Семь смертных грехов
Шрифт:
– Девица отчасти права, – заключил францисканец, – так как гордыня ведет к эгоизму. Да что бы она одна делала со всем тем, что у нее есть?
– Вот именно, что бы я делала? – засмеялась красавица.
Брат Макарий почесал бородавку.
– Безусловно, это дело достойно одобрения. Меня просто удивляет твоя мудрость, Кася, и то, что ты так смело идешь на самоотречение и возвеличиваешь добродетель, именуемую скромностью. Небо не оставит тебя, и на тебя снизойдут необыкновенные милости. Моя мамаша всегда говорила мне: «Сын мой, смотри никогда не возносись над другими, а что имеешь хорошего – поделись, потому что другим, может быть, как раз этого и не хватает». Умная была у меня матушка,
– А я, – сказал францисканец, – больше всего ценю искусство исследования и не пропускаю ни малейшей возможности, чтобы не изучить чего-нибудь. Вот, например, иду я сегодня, прославляя всевышнего, давшего природе стократ по сто способов проявления его могущества в прекрасном труде созидания, как вдруг вижу Касю, которая прилегла отдохнуть у дороги. Из чисто философских побуждений я начал ее исследовать. Ведь если мы восхищаемся красотами природы, утренним великолепием, алмазной чистотой росы, можно ли пренебречь познанием красоты человека? Нельзя быть пастырем, не зная овечек. И вот моя привычка к философии вдохновила меня предпринять данное исследование, причем я должен признаться, что эта наука оказалась благодарной и полезной.
– Эй, почтенные философы, – крикнула Кася, оправляя юбку, – а не найдется ли у вас чего-нибудь перекусить?
– Кое-что необходимое в пути у меня найдется, – ответил отец-францисканец.
– А у меня есть чем горло промочить, – добавил брат Макарий.
– Поэтому, не откладывая дела в долгий ящик, приступим к еде, ибо с приходом еще одного мудреца с философией у нас что-то ничего не получается.
– Напротив, – сказал брат Макарий, – поскольку ты, отец мой, познакомился с предпосылками, надо теперь строить самый вывод. Итак, primo, [34] краса природы полезна человеку; secundo [35] , человек есть малая частица прекрасной природы, ergo [36] , отсюда бесспорно вытекает, что все то, что человек делает, является благом. Таким образом, настойчивость в познании красоты и добра составляет прелесть философии, матери всех наук. И не будет ли дальнейшим проникновением в суть вещей то, что я углублюсь в исследование твоей еды, а ты, отец мой, в изучение моего напитка!
34
Во-первых (лат.).
35
Во-вторых (лат.).
36
Следовательно (лат.).
Девица захлопала в ладоши и расцеловала обоих монахов в щеки. Она проделала это так мило, что оба, ухватившись за места, к которым она прикоснулась губами, смотрели на девицу взглядами, полными нежности.
– Вижу, – воскликнула Кася, – что и я, преподобные отцы, многому научусь от вас и стану опытным философом. Давайте же поскорее примемся за эту науку.
Францисканец порылся в своем мешке и скоро извлек на свет божий жареного гуся, две отличные куропатки, подрумяненное кроличье филе и порядочный кусок сыра. Брат Макарий, как следует ознакомившись с научными препаратами отца-францисканца, не заставил себя долго ждать и вместе с экономом принес бочонок водки. Францисканец поднял его, потряс над ухом и, довольный результатами своих исследований, аккуратно положил на траву.
– А ты, отец мой, – спросила
– Всю жизнь мечтал о таком наставнике, – сказал квестарь, хлопоча над гусиной грудкой, – однако мое образование пошло другими путями, и боюсь, что сегодня я уже не смогу сделать соответствующих выводов.
– Вот недостаток узкого образования, приводящего к однобокости, – вставил свое замечание и отец-францисканец.
– Я тоже так думаю, но что поделать, если раньше я не встретил людей столь мудрых, какими я позволяю себе считать вас.
– Речь твоя изысканна, – сказала Кася, – если же ты удовлетворишь мое любопытство, я буду считать тебя человеком исключительно любезным. Скажи, кто этот усач, твой товарищ?
Квестарь посмотрел на эконома, сидевшего на корточках под кустом и довольствовавшегося самой тощей частью кролика.
– Это один важный пан, с которым я веду интересные беседы о бренности жизни. Он отказался от высокого поста, чтобы проводить время в дискуссиях со мной.
Кася бросила на эконома многообещающий взгляд и улыбнулась. Тот опустил голову и не подавился косточкой лишь потому, что на помощь ему поспешил квестарь, он стукнул эконома по шее, отчего кость выскочила, не причинив никакого вреда.
– Действительно, – сказала Кася, – в нем с первого взгляда виден пан высокого полета, раз его беспокоят мелкие косточки. Хотела бы я знать, пан, кем вы были У магната: постельничим или камердинером?
Эконом удивленно вытаращил на девушку глаза и жадно хватал воздух ртом, как рыба, вытащенная из воды, но так и не смог выдавить ни единого слова.
– Ни тем, ни другим, – ответил за него брат Макарий. – Кем он был, ему нельзя сказать. Он связан страшной клятвой, и, пока странствует со мной, он не будет этого разглашать, чтобы не загордиться.
– Я сразу увидела, что беседую с человеком выдающимся, – заявила Кася, кокетливо улыбаясь эконому.
– Слава богу, что в азбуке много букв, – прервал их разговор отец-францисканец, увиваясь около бочонка. – Мы познакомились лишь с тремя из них и уже счастливы, а впереди еще так много осталось. Я мог бы даже воспеть это в стихах или посвятить этому краткую речь.
– Лучше будет, преподобный отец, – сказал квестарь, – если тяжесть этого бочонка ты распределишь между всеми нами. Ведь нехорошо, когда один надрывается от тяжести, а другие сидят с пустыми руками.
– Эта тяжесть мне вполне посильна, – сказал францисканец, передавая бочонок квестарю. – Однако я с благодарностью отмечаю вашу добрую волю и искреннее стремление помочь ближнему.
Кася тоже попробовала вес бочонка, а эконом довольно долго возился с ним, воспользовавшись тем, что квестарь с отцом-францисканцем увлеклись обсуждением различных ученых вопросов. Францисканец при этом ссылался на «Великое зерцало примеров» и приводил из него цитаты, столь удивительные и непонятные, что квестарь лишь покачивал головой и в свою очередь припоминал кое-что из ученой книги «Труба громогласная», над страницами которой он дремал в монастыре.
За спором они и не заметили, как красавица Кася, кивнув эконому, шмыгнула в кусты и там преподала ему вступительный урок, в результате которого эконом быстро превратился в заядлого философа.
– Где же Кася? – хватился наконец отец-францисканец, утомленный обменом мнений. – Я охотно приступил бы к делу, потому что предпочитаю абстрактной теории осязательное или, так сказать, эмпирическое познание.
– Измена! – воскликнул брат Макарий. – Девке оказалось мало ученых.
– Не дам ей отпущение грехов, и пропадет, как червь, в пучинах адовых, – рассердился отец-францисканец.