Семь удивительных историй Иоахима Рыбки
Шрифт:
Значит, слез я с крыши и вошел в класс. А там уже стояла мертвая тишина, потому что пан инспектор сидел за столом и просматривал классный журнал.
— Знаете, ребенки, кто я есть? — спросил он наконец.
— Пан инспектор! — ответил я за всех.
— Пока не быть пана учителя, я вас учить! Что вы знаете из Einmaleins [7] ?
— Целую кучу, пан инспектор! — снова ответил я за всех.
— Тогда вы мне сказать, сколько есть восемью семь? И снова наступила мертвая тишина, потому что никто не знал, сколько будет восемью семь. Один я знал.
7
Таблица
— Пятьдесят шесть, пан инспектор! — снова ответил я за весь класс.
— Seht gut! [8] А теперь ты мне сказать, сколько есть семью восемь?
— Этого мы еще не учили, пан инспектор.
— Ну, подумать! Восемью семь есть sechsundfunfzig, то есть пятьдесят шесть. А семью восемь — это есть сколька?
Никто не поднимал руки. Я знал, но мне больше не хотелось отвечать.
Тишина слишком затянулась. Пан инспектор качал головой. Во дворе лаяла Афи пана учителя.
8
Очень хорошо! (нем.)
— Иди ты, сынок, за эта собака! Он укусит? — обратился он ко мне.
— Не укусит! Она только на трубочиста и на жандарма кидается. А так она порядочная собака.
— Так ты ее привести в класс, а я вас что-то научить!
Я побежал за собакой, спустил ее с привязи, привел в класс. Пан инспектор поставил ее на столе мордой к ребятам.
— Дети! Aufpassen [9] ! Что это такое? — таинственно спросил он.
— Собака! Собака! — заорали все.
— Sehr gut! А теперь aufpassen, дети! — сказал он и повернул Афику хвостом к классу.
9
Внимание! (нем.)
— А что это такое? — спросил он с торжествующим видом.
И прежде, чем удивленный класс успел ответить, я сказал:
— Сука, пан инспектор! В этом году весной у нее было семеро щенят, но пан учитель утопил их в Ользе…
Все ребята, как один, вздохнули, а пан инспектор почему-то рассердился и из гущи своей встрепанной бороды выкрикнул:
— О, du Bengel! [10] На мое счастье в класс вбежал пан учитель. Занятий больше не было, потому что разгневанный пан инспектор приказал нам разойтись по домам и, указывая на меня прохрипел:
10
Ну и болван! (нем)
— Diesen Bengel rausschmeissen aus der Schule! Кое-что по-немецки я понимал, кое о чем догадался.
Иными словами, пан инспектор предложил пану учителю выгнать меня из школы. Славу богу!.. Больше мне не надо ходить в школу!..
Я побежал домой, к газде Кавулоку. Но до этого я еще успел услышать, что пан инспектор чересчур громко разговаривает с паном учителем, который даже забыл снять с головы пожарный шлем. Из-за чего они кричали — не знаю. Может, из-за собаки Афики, может, из-за пчел, а может, и из-за меня. Не знаю!..
Как приятно и вместе с тем как смешно спустя столько лет представлять себя наивным озорником-мальчишкой! Сова по-прежнему сидит на липе и таращит на меня круглые свои глаза. Месяц светит ей в зрачки, она забавно моргает и похожа на человека,
Только не надо раскисать, расчувствовавшись под наплывом воспоминаний.
Но одно из них я удерживаю. Пусть говорит. Пусть воскресит все, как было! А было очень смешно. Из школы меня выгнали, в тот же самый день выгнал меня и газда, и я пошел домой пешком. Дорога была дальняя. Два дня я шел от Яворового до Райского Подлеся за Фриштатом. И что я застал? Пожарище, сгоревшая хата, заросший сорняками сад, обугленные фруктовые деревья.
— Что случилось? Где моя мать? Где отец?
Бабы шмыгали носами и всхлипывали от великой жалости ко мне, соседи меня утешали.
— Не реви, сынок! Хата у вас сгорела — в трубе занялась сажа. Не горюй, все равно хата принадлежала барону Бессу, а у него денег куры не клюют, для него это не беда…
— А мать, отец?
— Отец на кладбище. Разве ты не знаешь, что он отдал богу душу?
В глазах у меня потемнело. Я слушал, и каждое слово ударяло меня будто камнем. Откуда мне было знать, что отец помер, если мне никто не сообщил? Я сказал это соседям, а они только головами кивали и что-то бормотали, а бабы сильнее стали всхлипывать и тянуть носами.
— А где мать? — спросил я.
— Перебралась в Даркув. Живет на Стонавке у старого Баляруса. Спроси на дороге, где живет старый Балярус, тебе каждый скажет.
Я смотрел на пожарище, и мне казалось, что это кончилось, сгорело мое детство. Я отправился в Даркув и нашел там мать. Она заплакала, увидев меня, прижала к груди. Это была очень печальная встреча.
В школу я стал ходить во Фриштате.
Довольно скоро я забыл про сгоревшую хату, про смерть отца, про собаку Афику и про Евку с заячьей губой и принялся составлять на листочке список своих подлинных и выдуманных грехов и читать их во время исповеди патеру Книпсу. До тех самых пор, пока патер Книпс не отодрал меня гасильником в ризнице. Потом шахтеры без труда убедили меня, что ада нет, что ад — это угольные шахты графа Лариша в Карвине. Была там «Иоганшахта», «Карелшахта», «Францишки», «Шестая», то есть «Хайндрихшахта», и «Тифбау», или, как говорили шахтеры, «Тифбалшахта». Потом были еще «Габриеля» и «Онегер», но те принадлежали эрцгерцогу, самому Альбрехту.
Из окна фриштатской школы я видел трубы карвинских шахт и небо, затянутое светло-серым дымом.
«Там находятся восемь кругов ада», — думал я и решил про себя, что надо их увидеть. Меня давно манило все таинственное, далекое и вызывающее страх.
Когда умер барон Бесс, пошли слухи, будто он расплачивается за обиды, которые причинил людям, — носится по межам, приняв облик огненного коня без головы, тянет за собой землемерную цепь и отмеряет те борозды, которые прирезал к своим полям от крестьянских полей.