Семь верст до небес
Шрифт:
Почему сразу — пулю?!
Они его просто пугают, вот и все. Не станут они заморачиваться из-за какого там риэлтора! И потом, он же может вернуть им гонорар. Послать, блин, по почте, и всех делов!
Эти мысли — абсурдные, трусливые, — помогли ему взять себя в руки.
У него не было другого выхода, кроме как поверить в них и действовать соответственно.
К приходу жены он выглядел спокойным, уверенным в себе человеком и был очень деловит.
Конечно, никаких денег возвращать он не станет.
На полученный гонорар вполне можно безбедно существовать некоторое время. И на постой у Беллочки хватит. Там его никто искать не станет, уж точно. В «Тарханах» их, конечно, видели вдвоем, но это ничего не значит. Она для них случайная шлюха, которую он снял на выходные. Найти ее не проблема, но только пока она сама в стадии поиска очередного богатого папика. А Балашов с удовольствием возьмет ее на содержание, избавив от надобности высиживать клиентов по кабакам.
Абонент временно недоступен.
И на-ка, выкуси!
Ободряя себя подобными мыслями, он улегся в постель, решив выспаться хорошенько до вечера, когда в темноте можно будет прошмыгнуть мимо «охраны». Если таковая имеется.
Когда он проснулся, Алена сидела в кресле с вязанием. Вот об этом он не подумал. Забыл. Объясняться с женой не было никакого желания.
Даже не поужинав, он стал собирать вещи. Стараясь не смотреть ей в глаза, бросил какие-то пустые, ненужные слова. Зачем-то пообещал звонить.
Всем существом он был уже далеко отсюда, судорожно решая, как поступить, если обнаружится слежка. Слава Богу, ее не оказалось! Во всяком случае, до сих пор его не нашли.
А может быть, уже и не ищут?! И можно выйти из подполья и начать жить в свое удовольствие?
Черт, никто ведь не придет и перемирие не объявит! Собственное бессилие раздражало невероятно, и оставалось только накачиваться водкой, чтобы хоть немного скрасить бессмысленное ожидание свободы.
Хм, вместо муниципальной тюрьмы он заимел свою личную, домашнюю камеру. Как же так вышло?!
Все прошло нормально, и она даже не побледнела, войдя следом за Ташкой в коридор. По крайней мере, отражение в зеркале выглядело вполне нормально.
Все бы ничего, только зачем-то пришел новый день. Зачем, зачем?
Она привыкнет, конечно. Это неизбежно — привыкание. Сначала надо научиться не замечать, не ставить на стол три тарелки, не ждать скрежета ключа в замке. Потом — не вспоминать.
Наука трудная, кто ж спорит. Словно бы она всю жизнь была левшой, а теперь вынуждена писать правой рукой. Постоянно одергивать себя и следить, чтобы левая ни в коем случае не бралась за карандаш.
Утром
Вы, говорит, что, так серьезно поругались?
Алена посмотрела на нее с удивлением. Разве Ташка не знает? Разве она ей не сказала? Дочь имеет право знать, а как же! Алена, наверное, просто забыла. Такое бывает…
Что-то творилось неладное. Зловеще хмурилось небо, в стекло, будто предупреждая о чем-то, бились ветки березы, Все, все вокруг дышало угрозой. Будто за каждым углом подстерегала опасность. Жизнь готовила очередную подлость.
Куда уж? Может быть, хватит? Лешка ушел, и она еще не вполне готова защищаться. Пожалуйста, дайте время! Ей надо совсем немного — отдышаться, осмотреться, залатать дыры в бронежилете.
Ну, пожалуйста!
Неизвестно, кого она умоляла, глядя на Ташку растерянными, больными глазами. Дочь ждала чего-то. Ах да, почему не звонит Балашов.
— Вообще-то он обещал, — вспомнила Алена и достала с полки забытую им пачку сигарет.
Повертела в руках, вынула одну штуку, огляделась в поисках огня.
Ташка покосилась недоуменно.
— Мам, ты чего? Куришь, что ли? — протянула она, когда Алена чиркнула спичкой.
Алена кивнула и затянулась.
— Значит, и правда, здорово поцапались, — догадалась Ташка. — И ты теперь решила травануться с горя?
— Мы не ругались. Он ушел совсем. Мы характерами, наверное, не сошлись.
— Чего? Чего?
— Знаешь, доченька, так бывает. Люди слишком поздно понимают, что не могут друг с другом жить, ну, не получается. И приходится рушить семью.
— У вас с Балашовым была семья? — уточнила Ташка, разводя руками дым.
Алена прищурилась, подозрительно поглядывая на нее.
— Ты что?
— Ничего. Ты про семью говорила, мам. Разве в семье так бывает? — Ташка повела головой, будто мычащий бычок.
— Как это «так»? — нетерпеливо дернулась Алена и, глубоко затянувшись, принялась кашлять.
Ташка хлобыстнула ее по спине, выдернула сигарету и с отвращением придавила в пепельнице.
— Мам, чего ты прикидываешься? Ты мне всегда говорила, что главное — любовь. И в книжках вон пишут только про любовь. И по телевизору про любовь. Все кругом врут, что ли?!
Глаза, как выстрел.
Алена снова закашлялась, заморгала, словно долго сидела у костра, и дым въелся в лицо и забился в горло.
Взгляд дочери не отпускал ее.
— Почему врут-то? — нарочно распаляясь, выкрикнула Алена. Было совершенно непонятно, что она станет говорить, если успокоится.
— Мам, ты папу любила? О, господи!
Редко у них случались разговоры на эту тему. Однако Ташка знала прекрасно, что мама папу любила, а вот говорить об этом не любит.