Семь верст до небес
Шрифт:
— При чем тут это? — сердито пробурчала Алена.
— А Балашова?
— Что Балашова?
— Ты его любишь?
— Конечно!
Ташка с невиданной злостью стукнула худенькой ладошкой по столу.
— Мама!
Алена достала еще сигарету. Едва не спалила ресницы, темпераментно щелкнув зажигалкой.
Ей вдруг показалось, что она увидела себя со стороны. Будто бы марионетка с выверенными, дергаными движениями, продуманными кем-то сверху.
— Ташка, о чем мы говорим, а? Хорошо, что он ушел, правда? Нам вдвоем будет намного
— А меня ты учишь быть честной, — протянула дочь и вышла в коридор.
— В смысле? — оторопела Алена. И кинулась следом, едва не врезавшись в дверь. — Ташка! Ты что имела в виду? Разве я тебе лгала когда-нибудь?
— Сейчас.
— Да ты что?!
— Если нам вдвоем лучше, зачем Балашов здесь жил? — усмехнулась дочь. — И если ты его любишь, почему вы не поженились?
Алена смотрела на своего ребенка почти с ненавистью.
Ей всего десять лет. Всего десять! Как она смеет задавать такие вопросы, когда уже все почти уложилось в голове, готовы новые оборонительные валы, заштопаны прорехи, и сердце входит в привычный ритм, и боль отступает, отступает, отступает…
— Женятся, если хотят родить детей, — тусклым голосом сообщила Алена, — мне достаточно тебя.
— Ты просто его не любишь!
— Замолчи! Не рано ли тебе рассуждать о любви, моя дорогая!
— Устами младенца глаголет истина! — сообщила ее начитанная дочь.
Алена не знала, что творится с ней. С ней самой, а не с Ташкой, которая абсолютно не понимает, о чем говорит.
— Хватит. Я твоя мать, и я лучше знаю!
О Боже, Боже! Никогда она не опускалась до этого!
— Может, ты и знаешь, только ни хрена не делаешь!
— Наталья! Что ты себе позволяешь?!
— А ты?! Рыдаешь постоянно, курить вон начала, и все прикидываешься! И Балашов твой прикидывается. Я ему никогда не верила, никогда, я ненавижу его! Он же все время врет, слова добренькие говорит, а у самого морда перекошена! Он же меня терпеть не может, а подлизывается, лишь бы хорошим казаться, чтобы все его любили, вот чего ему надо! А ты мне сама говорила, что любят не за что-то. И не было у нас никакой семьи никогда, и не любишь ты его, все вы врете, врете!..
Звука пощечины было почти не слышно, так Ташка орала.
Она медленно поднесла ладонь к щеке, но трогать не стала, отдернула руку, спрятала за спину и попятилась. Алену трясло.
— Ташенька, миленькая, солнышко мое, прости меня… Прости, я не хотела… Господи, как же так…
Она схватилась за худенькие плечи и прижала Ташку к себе, и тискала, и бормотала, и гладила встрепанные рыжие вихры, и вглядывалась в родное лицо.
Потухшие темные глаза наполнились влагой.
Глаза ее ребенка, которого она только что ударила. Ударила, черт побери все на свете!
Алена посмотрела на собственную ладонь, проклиная себя, свою трусость, свою жизнь, с которой в очередной раз не сумела справиться.
Она —
Она — никудышная жена!
Ноль. Пустое место. Ничему не научилась, ничего не может, никому не нужна.
Вот в чем дело. И Балашов тут ни при чем.
— Ух ты!
Ольга осторожно погладила стальные рога «Ямахи», будто это на самом деле был дикий, невиданный зверь.
— Как это тебе в голову пришло? — обернулась она к Кириллу.
Он стоял, облокотившись на кожаное потертое сиденье. Усмехнулся и пожал плечами, будто удивляясь сам себе.
— Сам не знаю. Второй раз уже сажусь, как будто кто под руку толкает…
— Это бес, не иначе, — хихикнула Ольга, — ты ж у нас только с виду такой правильный и цивильный, а на самом деле как был шалопаем, так и остался!
Кирилл поспешно протянул ей шлем, словно опасаясь, как бы сестренка не развила тему его шалопайства до бесконечности.
Едва он устроился и нацепил шлем, в кармане задергался мобильник.
Кирилл чертыхнулся, пытаясь нащупать кнопку вызова.
— Алло?! — наконец раздраженно выпалил он и вспомнил, что наушник хендз-фри отключен.
Вот и поговорили. И почему он совсем телефон не отрубил, спрашивается?!
Сестра постучала в спину и громко заявила, что пора бы тронуться с места.
— Мне звонят! — бросил он через плечо.
— Что? — заорала Ольга из шлема.
— То! Сиди смирно! Ну, кому там неймется?! У меня выходной, черт побери! Где телефон? Где наушник? Оль, хватит по мне барабанить!
— Чего?! — снова заинтересовалась сестрица. Дурдом, блин!
Наушник обнаружился в кармане рубашки. Еще некоторое время ушло на то, чтобы пристроить его как положено.
— Слушаю! — рявкнул Кирилл.
— Весело живешь, — хихикнул в ответ кто-то, смутно знакомый. — Чего вы опять с Ольгой не поделили?
— Ромка, ты, что ли? — успокаиваясь, спросил Кирилл.
— Кому Ромка, а кому Роман Геннадьевич, — снисходительно пожурили на том конце провода. — Ты что, правда выходной взял? С каких это пор, Кирюха? Ты же ни суббот, ни воскресений, ни праздников ни признаешь.
— Готовился к семейной встрече, — пояснил Кирилл с удовольствием.
Ромка — тот, что Роман Геннадьевич! — сто лет назад в этих встречах принимал самое непосредственное участие. На правах Ольгиного кавалера. Или как это сейчас… бойфренда, вот. Потом что-то там не срослось, но с Кириллом они продолжали весьма плодотворно общаться. Во-первых, потому как прониклись взаимным уважением. Во-вторых, все сделки «Русского дома» проходили через банк «Тарханы», где Ромка — тьфу, Роман Геннадьевич! — был начальником отдела экономической безопасности. Внушительная должность абсолютно не соответствовала внешнему виду несостоявшегося Кириллова зятя. Всю жизнь Ромка носил обычные джинсы с широкими свитерами, документы таскал в холщовом рюкзачке и ездил на скрипучей «шестерке».