Семь жизней (сборник)
Шрифт:
Ровно в этот дом попал первый снаряд и сразу убил Ногая. Качели оказались на крыше соседского дома.
Он женился за месяц до смерти, а за неделю – венчался.
Жена, оказывается, служила здесь же, в этом подразделении, тоже, наверное, по хозяйственной части – я мельком видел её уже в следующий заезд, всё ещё заплаканную, в чёрном платке.
Горе её было очевидно и пронзительно.
Где он её ждёт теперь – в раю? в червивом, полном змей и сколопендр, болоте? С нагайкой или без?
У Сёмы
Сёма вырос в детдоме, будучи полным сиротой.
Он, по правде говоря, совершенно случайно оказался у меня в гостях среди других весёлых ребят – музыкантов, актёров, военкоров, спортсменов, революционеров, литераторов, бывших военных и действующих ополченцев, нескольких, для колорита, молодых профессоров.
Вокруг был лес, от горизонта до горизонта, по лесу бродили звери, выходило так, что мы, стая людей мужеского пола, оказались меж зверья и бурелома.
Мы традиционно двигались от реки до бани, от костра до реки, играла гитара, заливался баян, подпрыгивал, напуганный яростными руками, мяч, и мы опять шли в реку, в баню, в белый свет, как в копеечку, а потом назад, по кругу, в любой последовательности.
Сёмка держал алкогольный удар, но стал заметно возбуждённей и злей – не к другим гостям – а куда-то внутрь себя, или настолько далеко вовне, что нас это не касалось.
Лицо пошло пятнами, будто синяками, иногда что-нибудь хватал, проволоку – и гнул, гнул, скручивал.
Любую игру он вёл до остервенения, детдомовские законы – что-то вроде «не отнимешь, не съешь», или, скажем, «оказался сверху – добей» – нет-нет, но зудели где-то у него в мозжечке, и он усилием воли давил в себе эти назойливые наказы. На любую улыбку по его поводу он, казалось, мог бы отреагировать, воткнув кому-нибудь вилку в плечо, и только пацанское знание о том, что здесь все свои, всё поправляло.
Он был худощавый, невысокий, внимательные глаза в глубоких глазных впадинах, скуластый, маленькие уверенные челюсти – наверное, даже симпатичный, и в то же время что-то преступное в нём виделось сразу.
На обратной дороге – мы ехали на автобусе, всей продолжающей веселиться бандой, – нас тормознули в соседней, такой же заброшенной, как и моя, деревне: четыре сельских жителя, умаянные и озадаченные, держали пятого, со связанными руками, в майке, взъярённого, мокрого.
Мужик вращал глазами и открывал рот, издавая какой-то звук. Я прислушался и понял, что он каркает на всех.
– Спасайте, – сердечно попросили нас сельчане. – Допился до белочки, а у нас ни одной машины на ходу нет. Бросьте его в салон – а на въезде в город вас уже ждёт его родня: повезут лечить.
Нам вся эта история только прибавила веселья: мы его даже не бросили, а посадили на заднее сиденье, и через минуту забыли про него – но только,
С несусветной скоростью, в два прыжка, мужик почти уже достиг лобового стекла, и наверняка вынес бы его башкою, но на него среагировал именно Сёма, сидевший справа, впереди.
Быть может, в них действовали общие токи или ритмы – и он знал, как тут себя вести.
Успев схватить неслабого и в полтора раза больше себя мужика за кадык, Сёмка, делая ловкие и какие-то обезьяньи движения, завалил бесноватого обратно в салон, оказавшись на нём сверху.
Никто толком так и не понял, что сейчас нужно сделать – мужик изгибался, легко поднимая Сёму усилием лопаток и затылка, водитель в натуральном ужасе косил в зеркало заднего вида, но ещё рулил.
– Тебя как зовут? – вдруг отчётливо спросил Сёма мужика, глядя ему прямо в глаза.
Никогда в жизни я не поверил бы, что тот способен расслышать и осознать человеческую речь, однако мужик тут же ответил:
– Серёжа.
– Извини, дядя Серёжа, это всё для тебя, – сказал Сёма и – вырубил его.
Мы отволокли мужика вглубь салона, и он безропотно провалялся оставшийся час.
Я пару раз подходил, трогал его за шею: нет, живой.
Кивал водителю, следившему за мной в зеркало: всё в порядке, езжай себе.
Никому не хочется возить труп.
Один Сёма вовсе не волновался: то ли он знал, что не убил, то ли ему было всё равно – убил, и ладно.
В городе нас действительно встречали, и мужик вышел словно уже готовый на поправку; хотя, может, показалось.
Сёмка, в сущности, был очень надёжный пацан, хоть и диковатый. Надо только было понять, где на Сёму нужно положиться, а где не стоит.
Он уважал одного чернокожего персонажа, по имени Тупак Шакур – жил за океаном такой бандит и певец, пока его не застрелили.
Сёма хотел, наверное, бедовать похожим образом; он тоже читал рэп, и куплеты его были – вполне; я имею в виду, что Сёма был адекватен самому себе – и никогда не кривлялся, а это немало.
Если бы Сёма рассказал про себя, своими словами – что там на самом деле надломилось, а потом срослось, хоть и криво, в его детстве, какие кошмары и какие победы он пережил и одержал – цены б его рассказам не было.
…а то что я тут могу додумать за него?..
Ничего не могу.
К тому времени, когда мы познакомились, у него была жена, тоже детдомовская, а потом и дочка появилась – но мы тогда общаться перестали: его куда-то снесло на самое дно, а я к нему спасателем не нанимался, тем более что он не просил.
Да и нет никаких спасателей на свете.
Хотя вру: в те месяцы понемногу началась очередная война, и я подумал, что Сёму надо забрать, увезти туда – ему на войне самое место: чем не детдом.