Семьдесят два градуса ниже нуля. Роман, повести
Шрифт:
— И в медпункте пусто, — приподнявшись на цыпочки и заглядывая в окно, говорит мама. — Его тоже перевели?
— На безопасную сторону, — отзывается Надя. — Мурат распорядился в первую очередь.
— Умница, — хвалит мама. — Я знала, что в конце концов он прислушается к голосу разума. А в какое помещение?
— В очень хорошее, — туманно отвечает Надя. В какое же?
— В хорошее. — Надя прячет улыбку. — В библиотеку.
— Что-о?! — Мама хватается за голову. — Он сошел с ума!
— Впустить
— Они разворуют нам все книги!
Мама бежит к центральному входу, а мы огибаем гостиницу с торца и — становимся свидетелями редкостного зрелища.
Гул, который с минуту назад казался мне загадочным, объяснился чрезвычайно просто: вокруг вертолетной площадки, огражденной живой цепью из инструкторов, дружинников и милиционеров, веселится добрая сотня туристов. Мурат, прикрыв мощным телом входной люк вертолета и воздев кверху руки, взывает к лучшим чувствам:
— Будьте сознательны, это спецрейс, у меня распоряжение срочно вывезти товарища…
— Петра Ивановича Загоруйко? Это я!
— Какого там Загоруйко? — несется из толпы. — Моя фамилия Терехов!
— Всех вывози!
— Товарищи, у меня завтра начинается турнир!
— Алексей Игоревич! — завидев нас, кричит Мурат. — Прошу пропустить товарища академика!
— Все здесь академики!
— Может, штаны он шьет для академиков!
— У меня ребенок с температурой!
— Алексей Игоревич! — К нам подлетают Вадим Сергеич с мадамой. — Где ваши вещи, мы поможем!
Алексей Игоревич тихо стонет.
— Пра-пустить! — громовым голосом орет Мурат. — Абдул, обеспечить посадку товарища академика!
— Иду! — срывающимся фальцетом кричит Вадим Сергеич, хватает за руку мадаму и через образовавшийся проход бежит к вертолету. Под смех и улюлюканье толпы их тащат обратно.
— Ой, не могу! — бушует Алексей Игоревич. — Чаплин!
— Пра-пустить!
Свист, хохот, визг! А толпа все прибывает, из нижних окон прыгают, из верхних спускаются на веревках и простынях все новые претенденты, у многих за плечами рюкзаки, в руках чемоданы.
— Жре-бий! Жре-бий! Жре-бий!
Это дирижирует барбосами Катюша. Они без вещей, просто дорвались до развлечения и валяют дурака. А я-то еще удивлялся, что они пропускают такой балаган.
— В вертолет у нас имеют право… — звонко провозглашает Катюша и взмахивает рукой.
— …и мореплаватель, и плотник, и академик, и герой! — ревут барбосы. — Жре-бий! Жре-бий!
— Жребий! — подхватывает толпа.
— Сажай с ребенком!
— Товарищи, у меня турнир!
— Все равно продуешь!
— Умоляю, завтра моей теще сто лет!
Полный балаган!
— Где он? — К нам с выпученными глазами прорывается Абдул.
— Кто, Алексей Игоревич? — Надя не умеет врать, у нее получаются слишком
— Дела у него, — поясняет Гвоздь. — Он занят!
— Сбэжал! — кричит Мурату Абдул. — Дэла у него, занят!
Зло жестикулируя, к Мурату подходит Захаров, командир вертолета: показывает на часы, тычет пальцем в небо.
— К черту! — рычит Мурат. — Абдул, веди травмированных! Эй, где там туристка с ребенком?
— Правильно!
— Товарищ Хаджиев… — взывает Катюша.
— …мо-ло-дец! — скандируют барбосы.
— Хаджиеву гип-гип…
— Ура! Ура! Ура!
Толпа расступается перед героями в гипсе. Первым скачет на костылях тот самый закованный, который советовал мне ради Катюши отложить собственные похороны.
— Отбили? — кивая на барбосов, злорадно спрашивает он. — Растяпа!
— От растяпы слышу, — вяло огрызаюсь я. — Нога в гипсе тоже не лучший сувенир, который можно вывезти из Кушкола.
Но закованный, конечно, врубил в солнечное сплетение, вряд ли мне теперь удастся погадать Катюше по руке. Наверное, старею, все-таки четвертый десяток, без особой горечи думаю я, года два назад у меня таких осечек не было. Катюша показывает на меня пальцем и со смехом что-то говорит, а свора слушает ее, радостно разинув пасти. Снова что-то затевают, собаки. Петя прав, за этой компанией нужно смотреть в оба.
— Не огорчайся, — сочувствует Надя, — не на ней свет клином сошелся.
— Он сошелся на тебе, — ворчу я.
— Я рада, что ты пришел к этому выводу.
— Не пришел, а еще ковыляю.
— Ну, это по моей специальности, я тебе помогу, — обещает Надя.
Пока мы обмениваемся любезностями, посадка в вертолет продолжается. Мурат в самом деле молодец, нашел верный способ усмирить толпу: на места битых-ломаных никто не претендует. Замыкают их шествие двое таинственных субъектов, таинственных потому, что их физиономии по глаза обмотаны шарфами; субъекты волокут носилки, в которых, прикрыв лицо руками, жалобно стонет женщина. Продвижение носилок сопровождается всеобщим сочувствием: все-таки для толпы, даже неуправляемой, есть святые вещи.
— Потерпи, милая…
— На операцию, да?
Субъекты хрюкают что-то неопределенное и ускоряют шаг.
— Я ее не помню, — озадаченно говорит Надя. — Наверное, из «Бектау».
Мне смешно, вспоминаю мамин рассказ. Она встретила на московской улице бывшую школьную подругу, ныне известного хирурга. Они разговаривали, обменивались новостями, и тут к ним подошел сияющий молодой человек и низко, с чувством поклонился: «Большое вам спасибо, Вера Петровна, вашим золотым рукам!» И ушел. Вера Петровна вот так же озадаченно смотрела ему вслед и бормотала: «Не помню, кто же это… кто же это… ба, геморрой!»