Семен Бабаевский. Собрание сочинений в 5 томах. Том 5
Шрифт:
«Батя, весь наш класс летом поедет на птицеводческий комплекс, а я попросился к тебе на трактор».
«Сам пожелал?»
«Ты же просил»…
«Да, было, было, просил».
«Отец, а можно поехать со мной и Люсе Литвиненковой?»
«Лучше подумай не о Люсе, а о своей скрипочке, как с нею разлучишься».
«А я возьму и ее с собой».
«Там, в степи, своя музыка, тракторы так заиграют, что намертво заглушат твою скрипочку, пискнуть не дадут».
«Не заглушат, она голосистая. Ну, отец, я побегу, меня ждут».
«Кто тебя поджидает?»
«Люся Литвиненкова»…
«Так вот кто продержал парня до зари, Люся Литвиненкова», — подумал он сейчас,
— Ну, всеношник, ответствуй отцу и матери, где пропадал?
— Я не пропадал, а провожал Люсю Литвиненкову, свою невесту, — смело ответил Гриша, и только его щеки, как у девушки, разрумянились. — Я и хотел вам сказать, что Людмила Литвиненкова моя невеста. Мы так решили…
— О господи, Гришенька, да что же это! — Мать всплеснула руками. — Ить тебе же сегодня уезжать. Зачем же, Гриша?
— Так, так, перед самым отъездом поспешил обзавестись невестой, — сдерживая гнев и хмуря седые, остюками торчавшие брови, сказал отец. — А когда поженитесь, дозволь узнать? И об этом уже порешили?
— Как только я окончу училище, — быстро, как о чем-то простом и давно решенном, ответил Гриша и покраснел еще больше. — И Люся и я… Мы так решили…
— Долго придется ходить в женихах, — перебил отец. — Да и молод, успел бы еще поженихаться… Вчера я бросил дело, приехал, чтоб с тобой напоследок поговорить. Зараз я должен поспешать к тракторам, а ты всю ночь где-то скитался, заявился на рассвете — и на тебе, ошарашил родителей… Нет, Григорий Васильевич, не ко времени эта затея. Выбрось ее из головы и забудь. Раз ты откалываешься от хлеборобства, то и о женитьбе зараз не думай, потому как твоя заглавная невеста и твоя обожательница — скрипка. Вот ее и кохай и оберегай. А все прочее долой из головы, чтоб не мешало. Ты слышишь меня, Григорий?!
— Слышу… Только ты не прав…
— Как это — не прав! Не зли меня, Григорий, не выводи из терпения!
— Не кричи, батько, не кипятись, — вмешалась мать, вытирая ладонью слезы. — Сын уезжает, а ты крик поднимаешь… И ты, Гриша, не бычись и не суперечь батьке, а садись завтракать. Да поговорите за столом по-хорошему.
— Он наверное уже позавтракал у невесты, — невесело усмехаясь, сказал отец. — Да, по всему вижу, напрасно я приезжал. Обошлись бы проводы и без меня. Мать поплачет, ей не привыкать, а провожательница у Гриши своя — Людмила Литвиненкова… Ну, мне пора, меня ждут. И вот тебе мой совет, сыну: поезжай, учись, раз потянуло тебя к музыке, и ни о чем другом не помышляй.
— Да ты поешь, — сказала Анна Саввична, — тогда и поедешь.
— В отряде позавтракаю. Там спокойнее.
Василий Максимович надел пиджак, картуз и направился к выходу. Заплаканная, опечаленная Анна Саввична пошла следом.
— Вася, ну что взбеленился? Ить ты не старорежимный батько, должен понимать. — Ей трудно было удержать слезы, и она заплакала. — С Люсей они давно дружат, должен же ты это понять.
— А ты поняла и уже согласна?
— Девушка славная, Гриша ее любит…
— Молодой, да, выходит, сильно ранний.
— А сам-то ты? Вспомни, каким был, — тихонько, как о чем-то таинственном, сказала Анна Саввична. — Ить тоже геройствовал, да еще как. Забыл?
— То я, а то он. — Василий Максимович выкатывал со двора мотоцикл, а Анна Саввична шла следом. — Какое может быть сравнение? Я хлебороб, а он музыкант. И когда я стал твоим женихом, то уже работал на тракторе. А Гриша? Рано ему еще женихаться.
Полагая, что и сыну, и жене сказал все, что нужно было сказать, Василий Максимович ногой завел мотор, тот взревел, и колеса, как бы понимая настроение седока, так рванули
С этими нерадостными мыслями Анна Саввична вошла в хату. Гриша лежал на диване. Может, уснул? Нет, грустными глазами смотрел в потолок. Она присела возле него, сказала:
— Поспал бы, Гриша.
— Не хочется.
— Отчего такой пасмурный? На батька обиделся? А обижаться на родителя нельзя, негоже.
— Странный он, мой батько. На работе, с людьми — один, а дома — другой. В школе выступал. Ты видела бы, как ему ребята аплодировали. И больше всех Тимофей Барсуков. Он в восторге от него, да и не только Тимофей.
— А тебе, выходит, твой батько не нравится?
— Он просто мне непонятный. Вот ты, мама, всегда одинаковая и всегда понятная. А отец? Почему он, не выслушав меня, уехал?
— Дела у него в поле… Да и тебе не надо было заводить разговор о невесте. Я не осуждаю, Люся Литвиненкова девушка славная. Но, как мать, скажу: не спеши с этим, Гриша. Ты уедешь, она останется. И что будет впереди, никому не ведомо. Поживите врозь, осмотритесь отдельно, как оно и что, а тогда уже… Может, в жизни вашей все случится иначе…
— Как иначе? — удивился Гриша. — Иначе, мама, никак нельзя. Понимаешь, нельзя!
— Сынок, ну почему нельзя? Все можно…
— Потому, мама, нельзя, что я… что мы любим друг друга, и уже давно.
— И любитесь, ежели любите друг дружку. Но зачем раньше времени объявляться женихом и невестой?
— Мы так договорились… И знаешь, где? На холмах!
— Господи, все-то в жизни повторяется.
— Ты о чем, мама?
— Это я так, о своем… Поспал бы, Гриша.
— Мама, ну как я могу спать! — Гриша вскочил, стройный, красивый, и мать невольно залюбовалась им. — Пойду попрощаюсь с Максимом и с Дашей, а то скоро Дмитрий должен приехать. Он говорил, что ночевать будет в Рогачевской, а утром заедет за мной.
— Гришенька, сынок, прошу тебя, не ходи к Люсе. И пусть ее родители ничего не знают.
— Откуда ты взяла, что я пойду к Люсе?
— Сердцем учуяла. — Анна Саввична смотрела на сына все теми же, материнскими ласковыми глазами. — Обещай матери, что не пойдешь. Обещаешь?
Гриша не ответил, с обидой посмотрел на мать и поспешно вышел из хаты. И Анна Саввична уже не сомневалась: Гриша ушел к Людмиле. Заболело в груди, и она, держась рукой о стенку, подошла к столу и опустилась на скамейку. «Что тут скажешь — молодость, была она всегда непокорная, такой и останется, и ничего с нею не поделаешь, — думала мать, склонивши седую голову на стол. — И приходит она один-единственный раз, и тогда все на свете кажется не таким, каким оно есть на самом деле. Была она, молодость, и у нас, заявлялась нежданно-негаданно, и мы тоже тогда были как полоумные, и лунные ночи, и укрытые ковылем и маками холмы, и станица казались нам необыкновенными. Так отчего же мы забываем то, что когда-то с нами случалось, и переживаем, печалимся, когда к нашим детям приходит эта счастливая пора? Василий разгневался на Гришу, укатил к своим тракторам, забыл, каким сам был парубком. Да и я позабыла свою молодость, и потому мне хочется, чтоб Гриша не пошел к Литвиненковым. А он все одно пойдет, чует мое сердце»…