Семен Бабаевский. Собрание сочинений в 5 томах. Том 5

Бабаевский Семен Петрович

— Хочу вернуться к вам в отряд.

— Вернуться? А как же твоя писанина. Забросил?

— Буду тут, в станице, писать.

— Это что, сидя на тракторе? — с усмешкой спросил отец. — Григорий собирался пахать и наигрывать на скрипке, а ты станешь пахать и романы пописывать… Так, сынок, много не напашешь.

— Смену отработаю, а в свободное время…

— Свободное время дается для отдыха, чтоб сил набираться, — перебил отец. — Удивляюсь на тебя, Степан: неужели сурьезно решился вернуться к трактору? Да есть ли у тебя голова на плечах или ее нету?

— А что? Я твердо решил вернуться…

— Зачем? Подумал об этом?

— Не понимаю вашего вопроса. Вы же сами хотели. Помните? Вот я и…

— Помню,

помню, было такое, хотел. А вот зараз не хочу! — решительно заявил отец. — Не хочу! Да и в отряде нету свободных мест. В «Холмах» у нас своя школа механизаторов, так из нее, как птенцы из гнезда, выпархивают свеженькие трактористы. Недавно мы получили новое пополнение, прибыли, сказать, новобранцы, добрые хлопцы, старательные. Барсуков прислал духовой оркестр специально для встречи. Музыка, барабаны гремели на всю степь. Петро Никитин — он теперь начальник отряда — встретил новичков речью, я тоже поприветствовал их от старшего поколения, а после этого всех их распределили по машинам. У меня сменщиками зараз двое — Тимофей Барсуков и Сашко Солодовников. Да ты знаешь Сашка, сына вдовы Анастасии Солодовниковой. Смекалистый, башковитый парень. Да и Тимофей Барсуков молодчина, всю уборочную провел со мной. Мастер! А ить еще молодой… Так что нету в отряде для тебя места.

— Батя, я же хотел поработать вместе с вами…

— Обойдусь без сыновней подмоги, — поспешно ответил отец. — Есть у меня те, кто со мной и кто мне пособляет, и ими я доволен.

— Честное слово, вас не поймешь. То огорчались, что мы, ваши сыновья, не стали трактористами, теперь же, когда я хочу вернуться в отряд, вам бы радоваться, а вы злитесь. Что случилось, скажите? Я ехал и думал…

— Чему радоваться-то? — не дав досказать Степану, спросил отец. — Нечему! Ты же просишься на трактор не потому, что жить без него не можешь, а потому, что зараз тебе некуда податься. Гриша тоже обещал сесть на трактор так, из жалости к батьке. А я ни в чьей жалости не нуждаюсь. Ты же берешься не за свое дело, по нужде. Что у тебя на уме? Писанина. Будешь вести машину по борозде, а думать о своем, не о том, как пахать, а о том, как писать. А на тракторе, сыну, мыслями раздваиваться нельзя… Вот я и прихожу к тому: в станице тебе, Степан, делать нечего. Иди своей дорогой.

— Это что, батя? Прогоняете?

— Не прогоняю, а советую: держись одного бережка. Тянет тебя к писанию — пиши, старайся, на полдороге не останавливайся. Твое дело тоже нужное. Не поладил в Рогачевской, показал свою бегловскую натуру, — ничего, есть другие районы, поезжай туда, может, там поладишь. Таисию оставь у нас, пусть покамест поживет с нами, она нам не чужая. Денег дам и на дорогу и на первое прожитие. Поезжай, Степан, и поищи свое место в жизни. От задуманного не отступай, своего обязательно добейся… А обо мне не беспокойся, я как-нибудь. Дома мы вдвоем с матерью, а в отряде у нас молодцов много. Да, видно, скоро и на пенсию пора…

Никак не ждал Степан такого решительного отказа.

Отца он просто не узнавал, его словно бы подменили. Произошло с ним что-то непонятное. А что? Неужели ему стали известны намерения Степана не задерживаться в Холмогорской? В батькином доме он рассчитывал сделать временную остановку, своего рода вынужденную передышку. Еще в Рогачевской, поругавшись с редактором, он говорил Тасе, что они уедут к родителям на время: ему нужно поработать на тракторе с год, одновременно продолжая работу над повестью. И как только их материальные дела поправятся и, возможно, через год повесть будет написана, они сразу же распрощаются с Холмогорской, и тогда уже навсегда. Но откуда старик мог узнать об этом намерении Степана? Ведь это была тайна его и Таси, и никто другой об этом не знал и не мог знать. И вдруг этот неожиданный отказ. «Уезжай, Степан, куда знаешь, в станице тебе делать нечего». А может, отец догадался каким-то

своим стариковским чутьем или понял наконец, что после отъезда Гриши у него совсем не осталось никакой надежды удержать возле себя ни одного из сыновей?..

Ту самую комнату с одним, выходившим во двор окном, в которой жили Эльвира и Жан, заняли Степан и Тася. Мать сама постелила им, глядя на сына и на невестку счастливыми глазами: она еще не знала, о чем, сидя под осокорем, говорили отец и сын.

— Как раз ко времени освободилась комната, — говорила она весело. — Поселяйтесь и живите. Тут вам будет хорошо.

Она пожелала молодым спокойной ночи и ушла. Степан и Тася сидели на кровати, Тася ждала, что Степан расскажет ей о своем разговоре с отцом, а он молчал.

— Ну что, Степа? — не утерпев, спросила она. — О чем договорился с батей?

— Ни о чем. Уезжать нам надо.

— Зачем уезжать? И куда?

— Будем ложиться спать, а завтра видно будет, куда нам податься.

Степан погасил свет. Луна заглядывала в окно, на полу раскинула серебристый рушник, на подоконнике блестел графин. Степан и Тася видели эти заманчивые лунные блики, а думали о том, что завтра надо куда-то уезжать. Легко сказать — уезжать. А куда? Они не знали, и поэтому начинать разговор об этом им не хотелось. Только когда в комнате вдруг потемнело, на полу не стало рушника и на подоконнике не блестел графин (наверное, луна спряталась за тучу), Степан повернулся к Тасе и, понизив голос до шепота, спросил:

— Тася, с батей ни о чем не говорила?

— Я? — удивилась Тася. — Ни о чем… Я боюсь его.

— Бояться нечего.

— Он какой-то нелюдимый…

— Только с виду, а сердце у него доброе… Сам сказал, чтобы ты пожила у них, пока я устроюсь.

— Степа, это невозможно! Одна я не останусь.

— С матерью тебе будет хорошо. Мать тебя любит.

— Все одно не останусь. Ни за что! Уедем вместе, куда хочешь — согласна хоть в самую тундру.

— До тундры нам не доехать. — Степан заговорил еще тише: — Подумай, Тася, тебе скоро рожать. Допустим, приедем мы на новое место. Ни жилья, ни денег, ни работы. Кто нас там ждет? Никто. Кому мы там нужны? Никому. Где будем жить? Чем кормиться? Так что отец хоть и выпроваживал меня, а в одном он все ж таки был прав: лучше всего сперва мне поехать одному. Устроюсь с работой, подыщу жилье, а тем временем ты родишь сына или дочку и ко мне приедешь уже не одна. Ну что, согласна?

— Степа, не оставляй меня, прошу, умоляю, — сквозь слезы говорила Тася. — Плохо или хорошо, а мы вместе. Без тебя я не смогу…

— Ну почему не сможешь? Надо суметь, понимаешь, надо. Ведь мы думали с год пожить в Холмогорской. Не получилось, планы наши нарушены. Надо тебе с этим считаться… Ежели не желаешь оставаться у моих родителей, поживи у своей бабушки, — добавил он, помолчав.

— И у бабушки не останусь. Как же я одна, без тебя? — Тася приподнялась на локте, хотела сказать что-то важное, и ее коса упала Степану на грудь. — Степа, ты не бойся, мы как-нибудь проживем. Вместе всегда легче. И рожать мне не так будет страшно, когда ты недалеко от меня. Не оставляй одну, Степа. Не оставишь?

— Завтра пойдем к Максиму, — не отвечая Тасе, сказал Степан. — Надо с Максимом потолковать, может, он что посоветует.

— Да и к Дарье Васильевне можно зайти, — поспешила сказать Тася. — Она тоже что-то подскажет.

— А если и Максим и Даша скажут, чтоб мы уезжали?

— Тогда уедем вместе.

— Куда?

— Подумаем, — ответила Тася после долгого молчания. — Только не оставляй меня одну.

Разговаривая шепотом, Степан и Тася не знали, что рядом, в соседней комнате, отец и мать тоже не спали. Узнав, что отец не принял Степана в свой отряд, Анна Саввична расплакалась, начала корить мужа, говоря ему, что своих детей он никогда не любил и не жалел и что оттого и не живут они с родителями.