Семен Бабаевский. Собрание сочинений в 5 томах. Том 5
Шрифт:
В субботу, как и обещал, вернулся Василий Максимович. Увидел заплаканную жену, сказал:
— Нехорошо, мать, получается. Уезжал — плакала, приехал — опять плачешь. Что случилось?
— Степан и Тася бросили нас и нашу хату. Поселились у Максима.
— Правильно сделали. — Василий Максимович сдавил в кулаке усы, помолчал. — Наша хатенка старая, как и мы с тобой, а у Максима дом городской. Молодым людям там жить лучше. Вот и пусть живут, и плакать нечего.
— А тут еще, как на беду, нету весточки от Гриши, — вытирая кончиком косынки слезы, говорила мать. — Как он там, бедняжка? Душой изболелась.
— И я так считаю, надобно ехать, — согласился Василий Максимович. — Повидаю Гришу, да заодно и с Дмитрием потолкую насчет холмов. Должен же своему родителю подчиниться.
— А кто подменит тебя на работе?
— Со сменщиками уже договорился. Ребята охотно согласились, так что завтра можно и в дорогу.
— Вот хорошо, что поедешь, — обрадовалась мать. — Надо мне успеть собрать для Гриши гостинцев.
— Ничего не собирай! Не маленький, обойдется и без гостинцев.
— Да как же так можно? Я и пирожков ему испеку, и варенья передам. Он любит сладкое. Да и сала повези, меду. Житуха-то у него небось голодная.
— Денег дам, пусть, что нужно, купит.
— То — само собой, а без гостинца нельзя, — стояла на своем Анна Саввична. — И внуку Генке, — наверное, уже большой, — положу пирожочков. Так и скажешь: от бабушки Анны.
— Да не срамись ты, мать! Нужны этому внуку твои пирожочки!
Рейсовый автобус Холмогорская — Степновск уходил из станицы в шесть утра, один раз в сутки. Сегодня пассажиров было мало, всего трое. Две немолодые женщины в цветных полушалках, с одутловатыми, сонными лицами везли плетеные корзины, сверху затянутые марлей, наверное, с яблоками, и Василий Максимович с небольшим чемоданом и с раздутой авоськой. Все ж таки Анна Саввична уговорила мужа взять и пирожки с яблоками и со сливами, которые она испекла ночью, и банку вишневого варенья, и баночку меду, и кусок сала, и новую рубашку, и носки, и носовые платки.
Как только автобус оставил Холмогорскую и выехал на просторный Ставропольский тракт, взору открылась равнина. Кубань и желтевший в ее пойме лес отошли влево, поближе к горам. Справа, рядом с кюветом, лежала жухлая, по-осеннему скучная стерня, то там, то тут тянулись черные кушаки пахоты. Мощный «Кировец» на высоких резиновых колесах тянул борозду, было видно, как лемеха отворачивали глубокие пласты чернозема, как следом подпрыгивали бороны, своими острыми зубьям расчесывая влажную землю. «Это уже поля „России“, — подумал Василий Максимович. — Молодцы, хорошо пашут»… Вскоре пахоту сменили ярко-зеленые, поблескивающие росой, озимые. «И пшеничка у наших соседей не хуже, чем у нас, — заключил он. — Любо-мило посмотреть»… И снова понеслись навстречу чужие поля, незнакомые и непривычные. Василий Максимович смотрел то на скирды, маячившие вдали, то на опустевшие, с разорванной ботвой бахчи, то на застаревшие проселочные дороги, не переставая думать о предстоящей встрече с сыновьями. Он решил сперва зайти к Дмитрию, потому что знал его адрес, а потом побывать и у Гриши. В Степновске задерживаться не собирался. По его расчетам с делами можно управиться быстро и завтра к вечеру вернуться домой.
По дороге автобус охотно подбирал пассажиров, кто поднимал руку, тому и открывались двери. И когда он, пламенея на солнце стеклами
Василий Максимович вышел из автобуса и тут же у знающих людей спросил, как отыскать нужную ему улицу. Она находилась близко. Он прошел по переулку, затененному уже слегка оголенными тополями и усыпанному желтыми листьями, и увидел новый многоэтажный дом. В подъезде Василия Максимовича встретила женщина, на вид немолодая, строгая, покосилась на его чемодан и авоську и спросила:
— Гражданин, вам к кому?
— К Беглову Дмитрию. Я его родитель.
— Папаша Дмитрия Васильевича? — повеселев, спросила женщина. — Прошу вас, поднимитесь в лифте на шестой этаж, квартира шестьдесят шестая.
Поднявшись в лифте, Василий Максимович отыскал на шестом этаже нужную квартиру и нажал белую кнопку. Подождал немного и нажал еще. Щелкнул замок, и дверь открылась. Василий Максимович увидел незнакомую ему женщину с седеющей копенкой волос на голове и длинными сережками, с желтыми, очень похожими на капли меда, стеклышками. С удивлением и с растерянной улыбкой глядя на коренастого мужчину в плаще и в картузе, с чемоданом и авоськой в руках, она сказала:
— Гайворонский, не валяй дурака! — При этом ее сережки закачались так усердно, что капельки меда вот-вот должны были слететь с них. — Не разыгрывайте меня, Вениамин Герасимович!
— Я ничего… Мне бы… — буркнул Василий Максимович.
— Какое перевоплощение! Чудо! Гайворонский, ты же талант!
— Дмитрий Васильевич Беглов тут проживает? — спросил Василий Максимович. — Мне бы повидать Дмитрия…
— Вениамин Герасимович, это бесподобно!
— Мне нужен Дмитрий Беглов…
— Неужели я ошиблась? А что вам угодно?
— Приехал к сыну…
— Так вы кто?
— Его батько…
— Неужели? Тогда одну минуточку.
И женщина с длинными сережками захлопнула дверь.
«Наверное, с кем-то она меня перепутала, — подумал Василий Максимович. — С каким-то Гайворонским. Кто он? И кто она сама, эта молодящаяся бабочка с сережками? И почему не встретили меня сын или невестка Галина?»
— Василий Максимович! Какая радость! — Это Галина, распахнув дверь, протянула свекру обе руки. — Прошу вас, проходите! Какими судьбами? Каким ветром?
— Можно сказать, попутным, — улыбаясь в усы, ответил отец. — Приехал проведать. Давно собирался, да все как-то не получалось.
— Очень, очень хорошо, что собрались и приехали! Снимайте ваш плащ, фуражку, будьте как дома. — Галина обратилась к женщине с сережками: — Тетя Катя, принеси Митины комнатные туфли… Вот Митя обрадуется! Но чего же вы не предупредили письмом или телеграммой? Мы бы вас встретили.
— Не успел, быстро собрался.
— Василий Максимович, смотрю на вас — и верите, будто вижу впервые. Встретила бы на улице и, честное слово, не узнала бы. А ведь я ваша сноха.
— Не мудрено, сношенька. Видимся-то мы редко.