Семен Бабаевский. Собрание сочинений в 5 томах. Том 5
Шрифт:
— Елизавета, это ни к чему.
— Ты же грязный, как урка.
— Обойдусь… Ничего не надо.
— Надо! Если тебе говорят — надо, то, стало быть, надо.
— Не буду мыться.
— А я говорю — будешь. На плите, видишь, уже стоят, греются два ведра воды. Хватит искупаться? Или мало?
— Ни за что не буду.
— Чего испугался? Видел корыто? Вот в нем и искупаешься. Ну, чего стоишь? Раздевайся, вода уже согрелась.
— Что выдумала? Стыдно же…
— Какой стыдливый, как барышня.
— Это что же, голяком?
— А что? На пляже все голые и не стыдятся. Да и нечего тревожиться, твой стыд останется
— Пойми, Елизавета, нехорошо мне при тебе оголяться. — Впервые за многие месяцы Никита засмеялся, правда, несмело и невесело, как бы еще сам себе не веря, что умеет смеяться. — Это же получится цирк!
— Никакого цирка не будет. Я отвернусь и закрою глаза. Ну, действуй!
— Знать, я голышом должен забраться в корыто, а ты начнешь меня намыливать? Не желаю!
— Что тут такого? Все одно сам помыться не сможешь, надо тебе помочь. Вот я и помогу. — Лиза расстегнула замусоленный воротник его рубашки. — Вот, полюбуйся! Загваздал — дальше некуда. Так что все снимай с себя и без всяких ненужных разговоров.
— Ну, будь по-твоему.
Никто не знал, что в эту минуту творилось у него в душе и какой стыд он испытывал. Но и тут, в хате, повторилось то, что уже было на кладбище: Никита подчинился Лизе. Словно бы загипнотизированный, он повесил пиджак на спинку стула, нагнулся, снял рубашку. Он стоял в одних трусах, костлявый, худой, с длинными неуклюже повисшими руками, грудь косматая, словно бы на ней лежал кусочек овчины такого же бурого цвета, как и борода.
— Теперь неси ведра, — приказывала Лиза. — Вода уже нагрелась.
Он покорно взял ведра, вошел с ними в умывальник и, отворачивая бородатое лицо, полез в корыто. Там он опустился на колени, согнулся, будто бы собираясь отвешивать поклоны, и Лиза начала мыть его давно не стриженные патлы. Делала она это быстро, умело. Затем, поливая из черпака воду на голову и на его острые плечи, Лиза пустила в ход мочалку, намыливая ею спину. Никита только покрякивал и молчал. Он не знал, что Лиза впервые в своей жизни мыла мужчину и думала, что это, наверное, только у Никиты такое жилистое тело, такой буграстый позвоночник и такие острые ребра.
— Эх ты, бедолага! Разнесчастный человек! — сочувственно говорила она. — Совсем заплошал. Худущий, остались одни кости да кожа. — Она вылила ему на плечи еще один черпак. — Теперь сам мойся, а я приготовлю постель. Не гнись, красная девица, а бери мыло и мочалку. Вытрешься вот этим полотенцем — и сразу под одеяло. Жаль, что у меня нету ни мужской рубашки, ни трусов. Ну, ничего, подождешь до утра.
— Лиза, и чего ты так обо мне заботишься?
— А кто же о тебе позаботится? Некому…
Не столько непривычно, сколько обидно было ему лежать на чужой постели, чувствуя на чистом и еще влажном теле холодок свежей простыни. Лиза сама заботливо укрыла Никиту одеялом — так укрывают больного, опасаясь, чтобы он не простудился, — и сказала:
— Спи, а я займусь стиркой.
— Нехорошо получается, Лиза, — сказал он.
— Что нехорошо?
— Некрасиво получается. Я улегся, как господин, на твоей кровати, а ты должна стирать мою рубашку.
— Могу я сделать это просто так, из уважения?
— А где будешь спать?
— Обо мне не беспокойся, лягу на диване. Ну, спокойной
Она погасила свет, ушла на кухню и прикрыла дверь. А ночь была лунная, и окна, выходившие во двор, светились в темноте манящим голубоватым светом, от них наискось до самой кровати рушниками протянулись серебристые дорожки. Никита повернулся на бок, смотрел на эти голубоватые рушники и думал о Лизе. Что это с нею? Не жалость ли к нему? А может, это ее сердечная доброта? И как понять все то, что она сегодня сделала для него? Неужели все еще любит и все еще помнит о том, что было между ними давным-давно? Ни то, ни другое никак не укладывалось у него в голове. Как можно любить такого, как он? И как можно до сих пор не забыть того, что было в юности? Ведь прошли годы, у нее сложилась своя, ему неведомая жизнь, у него своя, неведомая ей.
Никита не знал, что в Степновске, на учебе, Лиза выходила замуж за шофера такси. Но случилось несчастье, через неделю после свадьбы ее муж попал в аварию и погиб. Окончив учебу, Лиза вернулась в Холмогорскую, поступила работать на молочный завод, и в станице никто не знал о ее горьком замужестве. Многие сватались к ней, но она всем отказывала. Она и Никите не захотела сказать правду, когда он спросил ее, была ли она замужем.
Никита не мог уснуть, его мучила одна и та же мысль: почему Лиза привела его в свою хату и теперь он, накормленный, чистый, лежал на ее кровати, а она стирала его рубашку? Невольно в сердце шевельнулась и теплом отозвалась то ли чудом воскресшая любовь к Лизе, то ли чувство уважения к ней, то ли простая человеческая благодарность. И, может быть, это Лиза заставила его впервые подумать, что все эти годы он жил не так, как надо было бы жить. А как надо? Не знал, да и не хотел знать, потому что к тому, прошлому, возврата не было. Мысленно он уверял себя, что было бы прекрасно, если бы Лиза согласилась стать его женой, и жить бы с него вот так, постоянно чувствуя ее заботу и ее ласку. «Клава перед смертью наказывала мне жениться только на Лизе, — думал он, не отводя взгляда от лунных дорожек. — Да и сыны мои жили бы тут, с нами. Лиза полюбила бы их, и жизнь моя наладилась бы».
Вошла Лиза и, не зажигая свет, чтобы не разбудить Никиту, начала в темноте стелить постель на диване. Никита видел, как в лунном свете белым крылом взметнулась простыня. Лиза двигалась неслышно, все еще боясь потревожить Никиту и думая, что он давно спит.
— Лиза, а я не сплю. Как мне благодарить тебя? Не знаю.
— А почему не спишь? — не отвечая, спросила Лиза.
— Разные думки лезут в голову. О тебе думаю…
— Напрасно. Обо мне думать нечего. — Желая переменить разговор, она сказала: — Твое белье поставила кипятить. Пусть хорошенько проварится, потом я простирну, развешу и лягу спать. А ты спи.
— Лиза, как же мне уснуть? Все ты во мне перевернула.
— Надо спать и ни о чем не думать.
— Лиза, скажи мне, только правду скажи: хоть немножко уважаешь меня?
— Лежишь на моей кровати… О чем же еще говорить?
— А можешь лечь со мной рядом? — спросил Никита. — Не побоишься?
— Я не из пужливых баб. Только зачем?
— Странно у нас получается. Я лежу на кровати, а ты будешь всю ночь гнуться на диване. — И тут Никита еще раз засмеялся тем же несмелым смехом. — Если бы, допустим, какой писатель изобразил бы такое, то никто бы ему не поверил.