Семен Бабаевский. Собрание сочинений в 5 томах. Том 5
Шрифт:
— Тебя же просят не очень стараться. — Эльвира поправила, глядя в зеркало, свою высокую, замысловато скроенную прическу. — Что-то задерживаются мои клиентки. Обещали привезти с фермы на автобусе и не везут.
— А вот тебе и клиентка, — Жан указал на Варвару. — Варвара Тимофеевна, идите, идите к Эльвире!
— Давайте, тетя Варя, я сделаю вам укладку волос. — Эльвира с улыбкой посмотрела на мужа. — Никакой модели подбирать не буду, а сделаю, ручаюсь, красиво.
— Да я и не знаю, как же… — Покраснев скулами, Варвара короткими огрубевшими пальцами поправила на затылке куцые кудельки. — Может, и так обойдется?.. Не молодая уже, зачем мне?
— Что вы, тетя Варя, красота всем нужна. — Глаза у Эльвиры озорно блестели. — Ну, прошу.
— Иди, Варюха, коли просят, причепурись, чего уперлась! — разгневанно сказал Евдоким. — Да и нам не будешь мешать.
Наверное, часа через полтора, когда они вернулись домой, Варвара все еще поглядывала на Евдокима, не верила, что это у него такая красивая, «как у ученого», борода и что это у него седая, как у старого лисовина, чуприна так старательно напомажена и так ловко зализана на левый пробор. Евдоким тоже поглядывал на Варвару, лицом помолодевшую и покрасивевшую, видел ее завитую голову и прятал в бороде самодовольную, добрую улыбку, что давно с ним уже не случалось. Они не высказывали вслух свои нежные чувства, а в душе ощущали какую-то вдруг затеплившуюся радость, непривычную и казавшуюся им давно уже утраченной. Подумать только: что тут такого важного да особенного — прическа? Всего только и дел, что немолодые люди побывали в парикмахерской, а уже сделались совсем другими, сами на себя не похожими. Они и разговаривали как-то по-особенному, ласково, вежливо, совсем не так, как бывало, разговаривали раньше. «Давно надо было бы сходить нам к Жану и к Эльвире, какие они славные люди», — с той же непривычной радостью подумала Варвара.
— Варюша, этот Жан, скажу тебе, истинный чародей, ей-богу! — говорил Евдоким, не сводя улыбающихся глаз с Варвары. — Как он, сукин сын, старался ножницами! Какая выработана быстрота и какая имеется выучка! Залюбуешься! Я глядел в зеркало и глаза зажмуривал от удивления. Как позвякивали ножницы! Сплошная и непрерывная музыка, да и только! И ты думаешь, на стрижке все и кончилось? Не-е-т! Покончив со стрижкой, Жан посадил меня под кран, и горячей водой да с мылом так прополоскал мою голову и бороду, что я, скажу тебе правду, такого с собой еще никогда не сотворял. А после этого Жан, так это, знаешь, умело вытер меня полотенцем и опять же пристроил в кресло перед зеркалом, чтоб я еще разок осмотрел себя. И вот тут он уже начал действовать гребенкой. Фокусник, чародей, волшебник, ей-ей!
— Эльвира тоже мастерица хоть куда. — Варвара не утерпела и, молодо, по-девичьи, повернув голову, засмотрелась в треугольное, вмазанное в стенку зеркало. — Видишь, какая я стала. Получилось дажеть так красиво, что мне аж совестно, и теперь я не знаю, как мне завтра являться на работу. Люди увидят, что скажут…
— Что люди? Пусть видят! Да и совеститься тебе нечего.
— Нет, Евдоша, я повяжусь косынкой, а дома буду ходить вот так, как зараз.
— Зачем же тебе хорониться под косынку? — рассудительно спросил Евдоким. — Голова не ворованная, так и ходи непокрытая, чтоб все люди видели, какая ты ныне… Удивил меня Жан, ей-богу! — снова начал он о своем. — Сколько у него хранится энтих разных бородачей, и все люди видные, мне с ними не равняться… И еще Жан хвалил мои усы, говорит, что растут они кучно, точно так, как у того ученого, и что борода снизу широкая. — Евдоким тоже не удержался, взглянул в зеркальце, пальцем потрогал усы, выделявшиеся тем, что были толстые и не белые, как борода, а буро-серые. — Да, едри его в корень, сильно я причепурился, и через то такая зараз во мне изделалась легкость, будто я стал молодым парубком, и в душе моей, веришь, Варюша, творится такое движение, что хоть песню запевай… Давай вместе, а?
— Погоди, песню мы еще споем, успеем, — сказала Варвара. — Зараз собирайся, надевай чистую рубашку, ту, что я купила, и вместе отправимся к Барсукову.
— Ну что ты, Варюха, завсегда спешишь? — удивился Евдоким. — Еще успеется, не на пожар бежим… Сегодня воскресенье, у Барсукова выходной.
— Никаких
— А мы пойдем завтра, — стоял на своем Евдоким. — Какая может быть разница? Завтра еще лучше, чем сегодня.
— Э, нет! Завтра, уже вместе, мы пойдем на работу. — Варвара вынула из сундука слежавшуюся, пахнувшую нафталином новую рубашку темного бутылочного цвета с чуть приметными светлыми полосками; рубашку для Евдокима она купила давно, да все как-то за делами не было времени обновить ее. — Давай, давай без разговору! Надевай сорочку, да побыстрее, и пойдем.
Что поделаешь? Подчинился Евдоким, тяжело вздыхая, надел рубашку и нехотя, а все же пошел. Надеялся, что Барсукова не будет, а он, словно поджидая Варвару и Евдокима, сидел в своем кабинете. Сперва зашла к нему одна Варвара, что там ему докладывала, Евдоким не слышал… Потом она вышла и, весело улыбаясь и показывая низкие, стертые зубы, сказала, что Барсуков просит войти. Комкая в руках старенькую кубанку серого курпея, Евдоким впервые переступил порог просторного кабинета и, тяжело ступая, боязливо подошел к столу.
— Садитесь, Варвара Тимофеевна, Евдоким Максимович, — сказал Барсуков и пристально посмотрел на Евдокима. — Что-то ты лицом как-то переменился к лучшему.
— Жан постарался, — вставила Варвара. — Ох, какой мастер!
— Вижу, вижу, тут без Жана дело не обошлось, — согласился Барсуков. — Теперь твою бороду хоть на выставку.
— Жан сработал по модели, — добавил Евдоким.
— Молодец Жан… Ну, так что, Евдоким Максимович, ты это сам, добровольно, надоумел покончить с бездельем? — Барсуков, улыбаясь, кивнул на Варвару: — Или, может, Тимофеевна силком тебя сюда доставила?
— Насильствия, конешно, не было. — Евдоким опустил голову. — Но бабская настырность — это же кремень.
— Не бросишь дело, не сбежишь? — строго спросил Барсуков.
— Да что вы, Михаил Тимофеевич, как можно, — вмешалась Варвара. — Это Евдоким с виду мнется да трется, а в душе он к делу рвется, как на скачках застоявшийся конь.
— Ну что ж, это хорошо. На том и порешим. — Барсуков поднялся. — Зарплата у нас известная, обязанности тоже, так что завтра можно приступать… Только от меня сейчас же зайдите к Казакову. Он все оформит, как надлежит, и проинструктирует.
Кабинет Казакова находился в конце коридора. Небольшая комната с трудом вмещала стол, диван и два кресла. Окно выходило в пустой, заросший бурьяном двор. Казалось, что и Казаков уже поджидал Варвару и Евдокима, и начал он разговор не с инструктажа, а с того, что тоже похвалил Евдокимову бороду.
— С такой твоей старорежимной внешностью тебе, дружище, цены нету, ежели б ты прибыл наниматься не к нам, а в ресторан, — говорил Казаков, положив на стол широкую ладонь с заскорузлыми короткими пальцами. — Я видал в Москве, как в тот ресторан, где у входа стражем стоит вот такой могучий красавец бородач, народ валит валом. Но и нам ты подойдешь, так сказать, оживишь общий вид колхозного двора. Это даже превосходно, что по нашему двору при белом фартуке и с метлой в руках будет расхаживать мужчина с такой приметной бородищей. И для станичной детворы надежный страж, а то летом лезут, чертенята, в сад, отбою нету… А что касается твоих прямых обязанностей, то они вмещаются в два слова: чистота и порядок! Вот и все. Понятно тебе, Евдоким Максимович?
— Понимаю… Что тут такого особенного?
— Тогда завтра с утра начинай наводить чистоту и порядок. Варвара Тимофеевна научит, как получить спецовку и инструменты, — и за дело.
Варваре казалось, что свою нелегкую задачу она выполнила успешно; что сегодня Евдоким словно бы переродился, стал совсем другим человеком и что теперь им можно жить спокойно. «Вот и он перебрался на нашу, на солнечную, сторону», — думала она. Но Варвара ошибалась. Дома Евдоким помрачнел, насупил колючие брови, с Варварой не разговаривал и то ходил, как затравленный зверь, по комнате, то молча лежал на койке.