Семен Бабаевский. Собрание сочинений в 5 томах. Том 5
Шрифт:
Она ушла куда-то за хату и увела за собой Пальму со щенком. Анна повнимательнее осмотрела жилье сына и сердце ее заныло, заболело еще больше. Ни на что не хотелось смотреть. Старая железная кровать с провалившейся сеткой была покрыта байковым одеялом. Стол завален газетами и какими-то бумагами. В почерневшем от копоти углу возле дверей пауком примостился примус. Дощатые стены оклеены пожелтевшими от времени газетами. Пол земляной, укрыт чабрецом и травой. «Наверное, Тася постаралась, — подумала Анна, опускаясь на стоявшую возле стола табуретку. — Земля, она и есть земля, и как ты ни постилай ее травой,
Тут она заметила, что на столе стояла чернильница и лежали чистая бумага и картонная папка. Мать не утерпела, раскрыла папку, увидела листы, исписанные знакомым ей почерком. Точно такими же круглыми буквами Степан писал письма, когда служил в армии. Тогда Анна думала, что сын делал это нарочно, старался писать разборчиво, чтобы мать, не очень-то грамотная, читала бы письма свободно. Оказывается, и листы в папке были исписаны красивыми, четкими буквами и читать написанное, как и письма, было легко. И она стала читать.
Петр Евсеевич Подключников пишет стихи и стихами поздравляет молодоженов с законным браком. Стихи лирические, о любви. Для каждой новой молодой пары — новые стихи. В комнате бракосочетания Дворца культуры станицы Родниковской висят фотографии молодоженов, в рамках, под стеклом, а внизу — стихи Петра Евсеевича Подключникова. Как-то в райкоме ему сказали: «Товарищ Подключников, честное слово, не твое дело как секретаря парткома сочинять стихи, мог бы поздравить обычными словами». Подключников ответил: «Зачем же обычными словами? Стихи — это же теплота и сердечность и к моменту подходят»… — «И все же лучше обходись без поэзии, ты не Пушкин, и твое дело — политмассовая работа».
«Степные маки на холмах. Зацветают в конце мая, и тогда издали холмы кажутся охваченными пламенем, и ковыль между цветами — сизым дымком. Цветение длится недели полторы, не больше, и как раз в эту пору чаще всего на холмах можно видеть немолодого человека. Он садится на траву, с седой головы снимает картуз и так, склонивши голову, просиживает час или два. Я хорошо знаю этого человека. Сын холмогорского казака, природный хлебопашец, всю жизнь имел дело с тракторами и с землей. Его жизненные интересы не уходили дальше пахоты, боронования, посева. Так почему же он часами, склонивши голову, просиживает на холмах? И о чем он там думает?»
«Тетя Надя родилась в Рогачевской. Ее муж, Прокофий Петрович Носов, погиб на войне. Обе ее дочери давно уже замужем. Старшая, Нина, живет в Туапсе, младшая, Людмила, — в Новочеркасске. Заговорит о дочерях, а на глазах слезы. Женщина она душевная, ласковая. Излюбленное ее слово „дажеть“. „Степа, ты на меня не удивляйся, нынче дажеть многие люди сердечно подобрели. А почему? Живут сами по себе, без собственности, можно сказать, дажеть свободные ото всего старого. И меня сильно не расхваливай, потому как лично я уважаю не всех и не каждого. Добром и лаской всех встречных да поперечных тоже одарять нельзя, дажеть вредно. Люди-то разные“… Я спросил: „Тетя Надя, значит, доброта не одна для всех?“ — „Дажеть очень верный твой вопрос. Одни
Анна Саввична перебирала исписанные листы, смотрела на знакомый почерк сына, и в ее грустных глазах затеплилась улыбка. «Сколько тут еще написано! — думала она. — А для кого? На письма что-то не похоже. Маки на холмах, седой ковыль и седой мужчина — это понятно, батьк'a своего описал. А это про свою хозяйку»…!
18
Вернулась тетя Надя без авоськи, отогнала от порога Пальму и поплотнее прикрыла дверь.
— Ну что? Не заявился Степа? — спросила она своим басовитым голосом. — Не знает, что мать приехала, вот и не приходит.
— Одного человека, зятя Николая, я просила передать обо мне, — сказала Анна.
— Значит, Степа скоро примчится, — уверенно заявила тетя Надя, подсаживаясь к Анне и улыбаясь своим щербатым ртом. — Анна Саввична, с вашим сыном у меня уже была стычка.
— Из-за чего же?
— Из-за Пальмы. Я говорю ему, что нынче собаки не в моде и что через то нету у них допрежней злости, пройдет еще какое-то время — и все они попередохнут за ненадобностью. — Тетя Надя заглянула в висевшее на стене зеркальце, поправила под косынкой седую прядь.
— А Степа мне в ответ: собака — друг человека, и без нее, без друга, жить нельзя, и что собаки никогда не переведутся. Я возражаю и ставлю в пример нашу Пальму. Спрашиваю: какой же это друг? Лентяйка, шаблается, как беспризорная, на цепь никто ее не сажает, да она и гавкать уже не умеет, и своего сынишку ничему такому собачьему не обучает. А почему? Нечего зараз оберегать, а потом и собаки не нужны. Анна Саввична, правильно я понимаю?
— Как-то я об этом не думала, — ответила Анна.
— Степа обиделся на меня не только за Пальму.
— А еще за что же?
— За невзятие платы, — тем же зычным голосом продолжала тетя Надя. — «Ни в чьей опеке, говорит, мы с Тасей не нуждаемся». А я как рассудила? Плату-то брать не за что, жилище никудышное. А тут еще, скажу тебе, как матери, так пришлись мне по душе и Степа, и его милая женушка, как все одно родные. Какая тут может быть плата? Пусть себе живут, как дома.
— Что ж они? — спросила Анна. — Между собой ладно живут?
— Да кто их поймет! — Тетя Надя наклонилась к Анне и понизила голос: — Эта стенка у нас тонкая, бывает, слышу голосок Таси. Что-то доказывает аж со слезами, а Степа бубнит, уговаривает. И тут же, через какую-то минуту, слышу: смеются, хохот раздается. Истинно дети! Анна Саввична, ты меня пойми как мать. Своих-то дочек поблизости нет. Дочки у меня тоже славные, умницы. Старшая, Ниночка, врач детский, а Людочка телеграфистка. Думаю о них часто, а останусь одна в хате — беда! А со Степой и Тасей мне хорошо, рядом молодежь, уже веселее. Гляжу на них, слышу вот этот ихний веселый смех и, веришь, свою молодость припоминаю. Мой-то Прокоша, как и Степа, был весельчак и собой пригожий, ласковый. А как меня оберегал! Провожала на фронт, плакала, света белого не видела. «Не плачь, говорит, вот отвоюю, вернусь с войны»… — Она ладонью прикрыла повлажневшие глаза. — Не вернулся, бедолага…