Семейная книга
Шрифт:
Надо сказать, ребенок оказался на редкость понятливый, а жена пробыла в парикмахерской довольно-таки долго. Я никогда не забуду ту историческую полночь, когда я вдруг услышал из детской ясно и отчетливо:
— Ма-ма! Ма-ма!
Я простер десницу и воззвал к супруге:
— Мать семейства! Сын твой стоит!
Она навострила уши, восприняла мое сообщение и соскользнула с постели с выражением удивления, смешанного с некоторой дозой паники. Вернувшись с церемонии усаживания, она бросила на меня нехороший взгляд, но не проронила ни слова.
— Прислушивайся, дочь моя, —
Так и случилось. В последующие недели я отдыхал просто прекрасно, тогда как жена превратилась в комок нервов. В конце концов, она поняла свое предназначение и постепенно, в ходе нескольких интенсивых сеансов, постигла, в чем подлинный смысл материнства. Все возвратилось к естественному ходу вещей. Мать в любом случае — мать, черт побери. И теперь она встает по ночам как миленькая, и мне кажется, что она даже побила рекорд той ночи моего дежурства, превысив его на несколько бросков.
— Я действительно рад, что ребенок вспомнил о матери, — сказал я жене, у которой теперь постоянно слипаются глаза, — это все же гораздо естественней…
— Конечно!
Мое блаженство закончилось довольно быстро, однажды в пять утра.
— Эфраим, — сказала жена, — это тебя!
Я настораживаюсь и слышу совершенно отчетливо:
— Па-па! Па-па!
Мяч вернулся на мою половину поля, Амир снова в моем распоряжении. Жуткое подозрение зародилось в моем сердце, но я отогнал эти мысли.
Я усадил Амира в загончике, и вернулся, и снова усадил от всей души, а в темноте квартиры сверкали, как угольки, глаза жены. Она — мать семейства с большими полномочиями. Я убежден, что она с коварством, свойственным всем женщинам, пока меня не было дома, подучила нашего сына повторять:
— Папа! Папа! Папааааааа!..
Нечего удивляться, что наше общее чадо не может на данной стадии четко сформулировать свою позицию. В конечном счете, ему придется рано или поздно определиться в политике нашего населения. Мать или я, один из нас должен уйти. Я имею в виду — в детскую.
Гадость и радость
Тот день начался как все дни текущего года. Облачность была средняя до приятной, Средиземное море — тихим. На первый взгляд — никаких изменений на горизонте. Но в полдень у нашего дома остановился большой грузовик и из него вышел старичок. Это был не кто иной, как Морис, мой дядя со стороны жены.
— Я слышал, что вы переехали в новый дом, так я привез вам в подарок картину маслом…
С этими словами он дал знак, и двое здоровенных грузчиков втащили к нам дар. Мы были чрезвычайно растроганы. Старик Морис — это богатство семьи моей жены, моего бесценного сокровища. Дядя Морис обладает большим влиянием во влиятельных кругах. Хотя он немного опоздал со своим подарком, его визит считается большой честью. Сама картина простиралась на четыре квадратных метра, была она в золоченой готико-эротической раме и имела отношение к бытию народа нашего.
Справа было видно еврейское местечко, частью — в рассеянии, частью — в кошмарных снах, вокруг был потрясающий пейзаж с изобилием воды, и неба, и свежих
— Замечательно, — сказали мы Морису, — но это уже слишком большой дар с вашей стороны.
— Глупости, я уже пожилой и не смогу взять с собой в могилу всю свою коллекцию…
После того как Морис — дядя только лишь со стороны моей жены — ушел, мы уселись напротив этой многогранной художественной жути, и дух уныния еврейской трагедии объял нас. Будто вся квартира заполнилась козами, облаками и маленькими учениками ешив. Мы искали имя бандита под картиной, но подпись преступника тактично была полностью стерта. Я выдвинул идею сжечь эту гадость без промедления, но женушка обратила внимание на известную чувствительность пожилых родственников.
— Морис ни за что не простит нам такой обиды, — заявила она.
Во всяком случае, мы решили, что человеческому глазу смотреть на это невозможно, в силу чего я утащил эту мерзость на балкон и установил намазанной краской стороной к стенке…
С течением времени вся эта история забылась. Человеку свойственно забывать, тем более что картина не была такой уж ужасной. Мало-помалу мы привыкли к виду торчащего на балконе холста, и даже ползущие лозовидные растения стали инстинктивно его покрывать…
Однако порой жена вставала по ночам с постели и шептала в ночной мгле:
— Что же будет, если Морис снова нас навестит?
— Не навестит, — отвечал я сквозь сон, — с чего бы вдруг ему нас навещать?
* * *
Навестил.
Этот день не сотрется из нашей памяти до конца жизни.
Мы заканчивали обед, и вдруг раздался звонок. Я подошел к двери.
Вошел Морис. Картина мирно дремала на балконе лицом к стенке. Жена сидит внутри и ест пудинг. Морис здесь.
— Как дела? — любезно спросил дядя жены и сделал шаг навстречу своей судьбе. В эту минуту нужно было понять и меня — у меня появилось навязчивое желание удрать через открытую дверь и исчезнуть в густом тумане. Однако в этот момент в двери появилось бледное лицо жены. Она прохрипела:
— Извините, мне нужно немного навести порядок… поговорите пока…
Мы стали посреди гостиной и пока поговорили. Изнутри доносились тяжелые шаги, затем жена прошла через гостиную, волоча за собой лестницу из ванной. Ее взгляда я никогда не забуду. Спустя некоторое время изнутри послышался жуткий шум, будто бы обвалился потолок. Затем с арены действия донесся слабый голос: