Семейная книга

Кишон Эфраим

Где-то в районе 1917 года мною начинает овладевать тревожная слабость, граничащая с легким обмороком. Не раз домочадцы вытаскивали меня из кабинета, когда я был распростерт без чувств на письменном столе, в то время как моя рука все еще обхватывала динамик…

И что же, черт побери, происходит?

Однажды после особенно изнурительной беседы с дядей Кальманом я вышел немного проветриться и увидел моего соседа Феликса выходящим из дому и тепло прощающимся с неким смирным старичком. Они обнялись без слов, и старик исчез в тумане, как не бывало.

— Это старый Готтхаймер, —

объяснил мне Феликс Зелиг, — мой дядя, если не ошибаюсь.

Я спросил его — может, старик глухой или что-то в этом роде?

— Нет, — ответил сосед, — он просто тихий. Из него слова не выжмешь, к моему глубокому сожалению.

У меня просто слюнки потекли. В отличие от моего соседа, обожающего шум, если вы помните эту жабу в человеческом облике, старичок был человеком молчаливым.

— Послушайте, — сказал я Зелигу, преисполненный зависти, — у меня есть дядя того же возраста, в хорошем состоянии, который рта не закрывает. Так, может, нам…

Мы совершили обменную операцию с испытательным сроком на шесть месяцев. С тех пор дядя Готтхаймер сидит в уголке моего кабинета и молча смотрит в потолок, а дядя Кальман каждый день звонит Зелигу и делится с ним воспоминаниями…

Дядя мне — дядя ему.

Все, мне кажется, довольны бартерной операцией. Даже моя мама поддержала это функциональное решение: «Главное, чтобы Кальману было с кем поговорить». Будущее — за обменом родственниками.

Разумеется, в воскресенье я помещу объявление в рамочке насчет тети Илки: «Заинтересован в обмене старой тети, помешанной на чистоте, на двоюродную сестру преклонного возраста».

Новый домработница

В один из дней, покрытый пылью пустыни, я позвонил Вайнробу по одному делу, сейчас не важно какому. Звоню я ему домой, ибо хочу с ним поговорить. Берут трубку:

— Алло, — говорю я, — кто это?

— Не знаю. Я здесь никого не знаю.

— Я спрашиваю — кто говорит?

— Где?

— Да, там, у вас.

— Это я, алло!

— Кто вы?

— Новый домработница.

— Мне нужен господин Вайнроб.

— Господин Вайнроб? Где?

— К телефону.

— Да. Минуту.

Я жду.

— Алло.

— Это Вайнроб?

— Нет. Это новый домработница.

— Я просил Вайнроба.

— Вы говорите по-румынски?

— Нет, я прошу вас, позовите Вайнроба.

— Да. Минуту. Алло… Не могу сейчас.

— Что такое? Его нету?

— Не знаю, алло.

— Когда он вернется?

— Кто?

— Вайнроб. Когда вернется Вайнроб? Где Вайнроб?

— Не знаю, — горько рыдает новый домработница, — я только сейчас приехала из Румынии.

— Дочь моя, — говорю я с чувством, — я хочу поговорить с господином Вайнробом. Его нет? Хорошо. Вы не знаете, когда он вернется? Ладно. Но вы хоть можете ему передать, что я его искал, хорошо?

— Минуту, — плачет женщина, — алло.

— Ну что там еще?

— Я не могу ему сказать.

— Почему же?

— Что такое Вайнроб?

— Что значит «что такое»? Вы его не знаете?

— Вы говорите по-румынски? Хоть немножко.

— Куда

я попал?

— Дом Имануэля Кастелянского.

— Какой это номер?

— Семьдесят три. Второй этаж.

— Какой номер телефона?

— Не знаю.

— Что там написано?

— Не знаю.

— Там не написано имя?

— Нет. У нас вообще нет телефона.

Ужасные родители

«Человек, неспособный на решительные шаги, — говорили наши мудрецы, — заболеет или уедет». Взять нас, к примеру. Вот уже несколько месяцев мы колеблемся — ехать ли нам за границу? Это называется кризис совести. Многие уже давно заболели от таких переживаний. Словом, мы решили ехать за границу.

Раз решили, надо решение выполнять. Только одна проблема вставала перед нами: что будет с детьми? Рафи уже большой, с ним можно разговаривать как со взрослым, он, конечно, поймет, что папу и маму пригласил швейцарский король, а королю отказывать нельзя, потому что он рассердится. С Рафи все нормально. Но что мы скажем Амиру, которому всего-навсего два с половиной? Ведь это период, когда дети больше всего привязаны к родителям.

Тяжелая проблема. Слышали мы о случаях, когда безответственные родители оставляли своих младенцев на две недели, в результате чего ребенок попадал в сложную ситуацию и терпел затем неудачу на всех экзаменах по географии. Говорят, что одна девочка из Нетании, чудовища-родители которой уехали в Югославию на целый месяц, начала проявлять признаки паранойи, и с тех пор она левша и худая…

За обедом мы обсуждали эту проблему с женой. Но как только мы сказали друг другу несколько фраз на английском, на лице Амира появилось неописуемо грустное выражение, он уставился на нас своими огромными глазами и слабым голосом пролепетал:

— Почему, почему?

Было ясно, что ребенок что-то чувствует, он боится. Он очень к нам привязан, наш Амир. Мы с женой переглянулись и тут же решили отказаться от поездки. Заграниц много, а сыновей у нас раз-два и обчелся. То есть один из них совсем маленький. Не едем, и все тут. Кто нас заставляет? Какое удовольствие мы получим от Парижа, если все время в наших головах будет звенеть, что Амир уже, наверно, пишет левой рукой? Дети — это вам не развлекательная поездка, господа, это — цель жизни, и тем, кто не способен приносить жертвы ради своих детей, лучше оставить все и уехать за границу.

Нам все же тяжело отказаться от поездки. Мы хотим поехать за границу.

Но что же делать с Амиром большеглазым?

Мы обратились с этой проблемой к нашей соседке Гов-Арье, муж которой — летчик гражданской авиации, а она получает бесплатный авиабилет два раза в год. Выяснилось, что она приучает детей к отсутствию родителей постепенно. Она рассказывает своим чадам о красотах пейзажей, над которыми мама с папой будут пролетать, кроме того, родители фотографируют все те замечательные места, где они побывали, и привозят фото домой. Таким образом, ребенок становится как бы участником поездки. Немного такта — вот и все.