Семейная книга
Шрифт:
— Да, — дышу я в трубку, — алло!
— Так я спрашиваю — стоит ли мне все-таки обновлять?
— Есть соучастники?
— Чего?
— У архитектора.
— Алло, — она повышает голос, — это госпожа Винтерниц говорит, мать Гади, алло!
Убийца на экране чувствует, что триллер подходит к концу, но он все же не отчаивается. Пока труп не нашли, у Коломбо нет доказательств против него.
Я уверен, что архитектор спрятал труп старика Мака О'Хары в фундаменте небоскреба и залил его бетоном…
— Алло, — взывает госпожа Винтерниц в некоторой панике, — какой бетон, извините, алло?
— А с кем вы,
— С господином карикатуристом из газеты, алло, это вы?
— Я вы.
— Так скажите мне, пожалуйста, обновлять или нет?
— Кто-то этим занимается?
— Да, Ошер.
Ошер, чтоб тебя… Дела начинают усложняться. Здесь, без сомнения, какая-то принципиальная ошибка, вроде первородного греха: когда г-жа Винтерниц спросила меня вначале, могу ли я помочь человеку, мне надо было ответить: «Ни в коем случае, госпожа!»
А теперь мое еврейское сердце терзает меня адскими муками. К тому же Коломбо уже приказал разбирать все огромные бетонные столбы, чтобы обнаружить труп подрядчика. А рядом стоит Ошер и цинично над ним насмехается. То есть архитектор, а не Ошер.
— Позвоните мне после праздников, госпожа, — бормочу я в трубку, — я был очень рад…
— Погодите, алло. Так я же уже говорила, что утром он должен ехать.
— Кто?
— Ошер.
Перед моими глазами происходит тяжелая человеческая драма, преднамеренное убийство, а я должен заниматься Ошером, чтоб его… Ненавижу его. Сволочь. Сыщик Коломбо гонится за машиной архитектора и расходует много горючего. Когда появляется китаец-киллер, я вынужден положить бормочущую трубку на стол. Есть же предел. Пусть себе архитектор вместе с госпожой Винтерниц едут, куда хотят. То есть не архитектор. Ошер. Чтоб его… Труп Мака О'Хары заперт в багажнике машины, могу спорить на любую сумму…
— Алло! Алло! Алло!
Глас вопиет со стола. Я поднимаю брошенную трубку:
— Алло! Кто это?
— Это мать Гади Винтерница, алло, я не мешаю?
Говорят, эскимосы оставляют старых женщин на льду, приходят тюлени и съедают их. Эти ребята знают, что делают, это такой фольклор или что-то в этом роде. У меня наступает полное расщепление личности между Коломбо, Ошером, чтоб его, и эскимосами. В последнюю минуту на площадке зажигаются прожектора, и подлый убийца попадает в расставленную ловушку. Вот твой конец, голубчик! Ты очень хорошо все спланировал, но Коломбо умен, как Гади. То есть не как Гади, как черт. Говорят, что у него один глаз стеклянный, у этого Коломбо. Но именно поэтому он такой человечный, это замечательный артист, как его?
— Ошер, — шепчет Винтерниц, — так он может ехать, по-вашему?
— Конечно, госпожа.
— Спасибо. Вы мне очень помогли. Извините за беспокойство в столь поздний час.
— Ясно.
— Привет от Гади.
— Не за что.
— Спокойной ночи!
— Спокойной ночи, госпожа Коломбо!
Не поверите, если расскажу
Война Судного дня оставила неизгладимое впечатление в душе нашего среднего сына Амира. Под влиянием исторических событий смышленый ребенок перестал чистить зубы и под лозунгом «Когда наши солдаты отражают полчища врага, нет времени на глупости» окончательно отказался стричься. Замедление темпов чистки не порождает в нашем сердце тревоги, ибо и желтый цвет
— Эфраим, — говорит жена, — твой сын выглядит как Маугли в джунглях, которого вырастили волки…
Наш волчонок стоит на жесткой идеологической платформе. Он не будет стричься, пока не наступит мир. Я предложил ему альтернативный вариант, то есть до наступления мира стричься, а после — прекратить, однако нам не удалось оспорить его твердое решение. Мы, родители, находимся в несколько смущенном состоянии духа, поскольку не любим навязывать ему наши желания — он кусается. С другой стороны, у нас аллергия на маленьких хиппи в нашем доме.
Не то чтобы до войны положение в доме было лучше. С двух лет у Амира развилось внутреннее сопротивление любому виду подстригания в соответствии с новыми веяниями «анти-анти», распространившимися среди молодежи во всем мире. Амир справляет траур по каждой завитушке, спадающей с его головы, как будто это перо жар-птицы. Последний раз нам удалось затащить его в парикмахерскую в феврале с твердым политическим обещанием, что срежут только чуть-чуть по бокам и что сразу же после этого мы направимся в магазин игрушек напротив, имея в распоряжении огромный бюджет…
— Сын писателя, — заявила мать ребенка, подняв палец, — должен ходить стриженым!
Амир сидел в кресле парикмахера как на электрическом стуле, и его взгляда я не забуду до конца моих дней. Мне казалось, что он просит пригласить раввина, как к умирающему. Во всяком случае, когда он сошел с парикмахерского эшафота, у него был вид нормального ребенка из приличного дома. Во время экзекуции он дважды лягнул парикмахера под колено и пообещал расправиться с ним при первом удобном случае. Мы не вмешивались. Пусть лучше парикмахер станет волосатым козлом отпущения, чем остается волосатым наш сын.
Я помню, как после завоевания нашей армией вершин Хермона Амир показывал на солдат — смотри, они тоже не стригутся!
И действительно, мало было войн, в которых участвовали настолько длинноволосые солдаты, как в короткой войне Судного дня. По-видимому, это был результат поспешной мобилизации резервистов в последний момент, за пять минут до двенадцати. Растрепанные лохмы солдат нередко развивались из-под касок, совершенно не считаясь с родителями Амира, мало того — большинство наших героев-Самсонов снимались для ТВ совершенно небритыми, и неудивительно, что на ребенка это повлияло. Мой тесть пытался исправить положение с помощью экономических факторов.
— Если ты согласишься подстричься, — подкупал он ребенка, — я тебе выпишу энциклопедию животных.
— Нет, — ответил Амир, — волосы.
Как животное. Мы предложили ему велосипед. Ребенок поколебался немного и изрек:
— Ответ отрицательный.
Тогда мы поняли, что это серьезно. «На этот раз он будет бороться», — предрекла женушка, и действительно, когда мы попросили тестя помочь привязать Амира к унитазу, наш хрупкий ребенок ответил войной за волосы и со стереофоническим криком оттеснил нас за линию фронта. Зато мы уже преодолели барьер страха.