Семейная кухня (сборник)

Трауб Маша

Полдник на кладбище

На лето мама опять отправила меня к бабушке, поскольку отпуск ей не давали, а девать меня было некуда. Да и терять было нечего. Художественная гимнастика осталась только в маминых мечтах, так что бабушка могла безбоязненно меня откармливать.

Но бабушка как-то сразу утратила интерес к моему питанию и воспитанию, видимо, потому, что не нужно было кормить «назло Ольге-фашистке», и я жила обычной деревенской жизнью с деревенскими детскими радостями.

Мы, дети, собирались большой

компанией и шли за тутовником. Его еще называют шелковицей, но это название я узнала уже взрослой. Тутовник был на полдник, а иногда и на завтрак. Самый вкусный рос на кладбище – ну, рядом с кладбищем, но все равно было страшно. Три огромных дерева, как по заказу, с белыми, розовыми и синими до черноты плодами. Можно было залезть на одно из них, выбрав себе самую большую ветку, и сидеть, набивая рот ягодами (интересно, это ягоды?). От черного тутовника рот становился фиолетовым и руки тоже. Отмыть их было невозможно даже хозяйственным мылом, которым умывались все дети для дезинфекции. Почему-то наши бабушки считали, что только хозяйственное мыло убивает все бактерии и оно очень полезно для детской гигиены.

Иногда мы брали с собой одеяло или покрывало, натягивали под деревом и били по стволу палкой, пока все одеяло не покрывалось лакомством.

Тутовое дерево с белыми ягодами было самым большим. Ветви росли высоко, и нужно было сначала вскарабкаться по стволу, прежде чем закинуть ногу на самую нижнюю. Мало кому это удавалось. Чемпионом по лазанью считался Жорик, который был частым гостем в доме дяди Алика, местного костоправа и мастера по вправлению вывихнутых костей и накладыванию гипса.

Больница, в которой работал дядя Алик, была далеко, поэтому он принимал пациентов, главным и постоянным из которых был Жорик, на дому. У дяди Алика даже тазик для гипса всегда стоял на видном месте.

Мы все по очереди пытались залезть на дерево. Жорик смотрел на нас снисходительно. Потом делал жест рукой – мол, отойдите – и под восхищенными взглядами вскарабкивался на ветку. Правда, до второй он редко доползал – падал. И мы, чередуясь, несли Жорика на одеяле к дяди Алику, а потом, собравшись во дворе, смотрели, как дядя Алик дергает его за руку – у Жорика был «привычный вывих плеча». Что это такое, мы не знали, но звучало очень красиво и торжественно. Иногда дядя Алик громко ругался на Жорика, на нас и уходил в дом, прихватив тазик для гипса. Этого момента мы ждали больше всего. Пока накладывал гипс, он разрешал нам осторожно потрогать бинты и поковыряться соломинкой в тазике.

– В следующий раз на голову тебе гипс положу! – приговаривал дядя Алик.

И мы открывали от восхищения рты – гипс на голове! Это ведь такая красота!

Гипс на ноге или руке совершенно не мешал Жорику осваивать новые деревья и ветки. Он очень уверенно скакал на одной ноге, а из-за того, что от природы был левшой, но в детском садике и в школе его переучили на правшу, мог управляться одинаково хорошо обеими руками. Жорик такой был один! И мы все ему

завидовали. Даже я. Мы с Фатимкой тренировались держать ложку или ручку в левой руке, но у нас ничего не получалось.

– Голову тебе оторву в следующий раз! – кричала мама Жорика, тетя Мадина, когда он с процессией возвращался домой.

– Только сначала дядя Алик ему на голову гипс положит, – хором отвечали мы.

Благодаря Жорику мы очень хорошо разбирались в анатомии – знали, где находится лодыжка, где сустав, где берцовая кость.

– Ну что там? – спрашивал тот, кому не хватало места у окна дома дяди Алика. Это происходило в том случае, если дядя Алик был страшно сердит и выгонял нас всех «с глаз долой».

– Пока непонятно, – отвечал тот, кому по жребию («камень, ножницы, бумага, раз, два, три» или «вышел месяц из тумана, вынул ножик из кармана») доставалось место у окна.

– Малая берцовая? – спрашивал последний.

И мы по цепочке передавали:

– Малая берцовая? Малая берцовая?

– Нет! Мениск! – отвечал счастливчик, наблюдавший за операцией.

– Мениск, мениск, – передавали мы друг другу восхищенным шепотом.

В особо сложных случаях дядя Алик выходил во двор, выводил из сарая свой старенький мотоцикл с люлькой, и мы на одеяле укладывали туда Жорика.

– Снимок надо делать, – торжественно сообщал Жорик.

– Головы тебе снимок надо делать! – бурчал дядя Алик, пытавшийся завести мотоцикл.

– И гипс ему на голову! – хором подхватывали мы.

– Что? – удивлялся дядя Алик. – Да-да, и гипс тебе на голову!

В дорогу до больницы мы собирали по карманам тутовник – вдруг Жорик проголодается за те десять минут, пока дядя Алик, поднимая пыль и грохоча на всю деревню, довезет его до рентгеновского аппарата.

– Вернешься – можешь домой не приходить! – кричала сыну, выскочив за ворота на привычный шум, тетя Мадина. – Голову тебе оторву!

– А он не сможет прийти! – опять хором сообщали мы несчастной матери. – У него мениск.

– Да хоть менингит! Все равно голову оторву! – махала руками тетя Мадина.

Три роскошных кладбищенских тутовых дерева были спилены в один день. Мужчины собрались, взяли электропилы и свалили деревья.

Это случилось после того, как Жорик решил отметить снятие очередного гипса залезанием на самую высокую ветку с самыми большими и вкусными плодами, которая росла, путаясь в электрических проводах.

Каким-то чудом ему это удалось. Он победно поднял руки, не удержался и зацепился за провод, после чего рухнул на землю. Точнее, не на землю, а на одеяло, на котором ковром лежали ягоды.

Жорик лежал и не двигался. Он был белый-белый. Совсем белый. Мы так перепугались, что донесли его до дяди Алика так быстро, как никогда раньше.

Дядя Алик так быстро завел мотоцикл, как никогда не заводил. И даже слова не сказал. Мы тоже боялись лишний раз вздохнуть, потому что в этот раз было совсем не так, как всегда.