Семейные хроники Лесного царя
Шрифт:
Наивный юный некромант, ничего не видавший в жизни, повелся на речи обольстителя. Выходил своё чудовище, влюбился — и поддался на уговоры, вызвался помочь. Марр Руун клялся любовнику, что не сможет найти себе покоя, пока не отберет у короля эльфов какую-то вещь, что тот коварно выкрал из сокровищницы драконов.
Так «случайно» получилось, что эльфийский правитель как раз в это время приехал навестить своего союзника, местного государя. По плану Марра Сильван должен был поднять ближайшее к городу кладбище и отвести на столицу, чтобы отвлечь людей. Дракон же воспользуется суматохой — тайком проберется во дворец, где, как поклялся своей любовью, убивать никого не станет, а лишь возьмет то, что ему
Сильван свою роль исполнил честно: во главе армии смердящих мертвяков вошел в город. Вот только не смог оказать достойного сопротивления страже и горожанам, когда те схватились за оружие. Он просто не сумел себя заставить — не отдал мертвецам приказ убивать живых людей. В итоге площадь оказалась усеяна костями и прахом, а некромант схвачен — и без суда и следствия отправлен на костер.
Костер второпях сложили из плохих отсыревших поленьев. К тому же поднялся ветер — видимо, отголоском магических битв, что разыгрались во дворце вокруг эльфийского короля. Сильван не получил быстрой смерти: огонь лизал его ноги, жарил, кусал, обгладывал. Чадящего дыма было недостаточно, чтобы умереть от удушья прямо на месте... А дракон всё не возвращался. Не спешил прилететь к нему на помощь, как ни звал маг его сквозь слезы.
Зато явился юный и крайне злой эльф, которого Сильван позже стал звать Ксавьером. Два преступника, они скрылись из города — причем Яру пришлось убегать как от людской стражи, так и отбиваться от преследовавших эльфов, да еще тащить на себе полумертвое тело.
— Я до сих пор не понимаю, почему он полез вытаскивать меня из огня, ведь он понятия не имел, кто я такой, — вздохнул некромант. — Потом снова собирал меня по кускам, как разбитую вещь...
Однако на этот раз получилось не так, как было со стариком-магом. Умирая опять, Сильван не держался за свое существование, раненый предательством в сердце. Зато и Яр был сильнее, чем маг-человек. Свою злость, накопившуюся на всё человечество в целом, эльф-изгнанник выплеснул в желание оживить того, в ком увидел родственную душу. К знаниям некромантии, прочитанным в памяти Сильвана, Яр присовокупил собственную магию жизни. И вдвоем у них получилось волшебство, которого прежде не бывало на свете: Яр заставил Сильвана переродился. Это был теперь не просто поднятый мертвец, не сшитый заново и оживленный человек, но существо, неведомое ранее богам и людям... Разумеется, Сильван не об этом рассказывал Милене.
— Из нас получился отличный дуэт, — улыбнулся он, вспоминая былые дни. — Совершенно разные во всём, мы многому научили друг друга. Его магия пробудила во мне дар возвращать жизнь, такой способности некроманты до меня не знали. Нашим «первенцем» стал «адский конь» Харон — жуткое на вид чудовище, добрейшее существо. Из скольких передряг Харон потом нас вынес на своей спине, о скольких бедах предупредил благодаря своему чутью...
— Ой, ты это о Полкане? — безошибочно узнала по описанию Милена. — Он с нами живет, сколько я себя помню! А недавно уехал с Тишкой за границу, искать подвигов и совершать героические поступки. Кстати, вот он-то наверняка твою Грушу первым и отыщет, на Тишку у меня меньше надежды.
Сильван надолго замолчал. Похоже, его план не удался: он не стал противен царевне. Напротив, Милена прониклась к нему сочувствием и жалостью. Даже погладила по голове, несчастного. Впрочем, желание утешить бедолагу, похоже, ничуть не противоречило стремлению заполучить его в мужья, а напротив даже усилило оное.
— А женщины у тебя когда-нибудь были? — отрывисто выдохнула она, волнуясь всё о своем, о девичьем. И вдруг по-кошачьи лизнула в шею. Сильвана пробрала дрожь, и в отличие от прочих потрясений, это было не сказать, чтобы совсем неприятное.
— Нет… — выдохнул он. — Ксавьер…
— Папка знает, что я сейчас здесь, — без стыда заявила дочурка. — Не волнуйся, тебе вредно нервничать. Он разрешил мне тебя соблазнить, ведь он любит нас обоих и будет рад, если мы станем парой. Правда, он велел мне подождать. И еще просил не брать тебя силой. Но я не могу больше ждать! Я уже так давно тебя жду! У меня всё горит внутри, аж дурно делается. И ведь ты не рассердишься? Я ведь тебе не противна? А полюбить ты меня еще успеешь, нам незачем торопиться. Начнем с ночей, потом и днем ты ко мне привыкнешь. Верно? Ты просто лежи, а я всё сама сделаю. Лежи! Я знаю как, я за Тишкой и русалками подглядывала, — она фыркнула смешком, довольная своей осведомленностью. — А когда он влюблялся в кикимор, то не подглядывала. Кикиморы под одежкой еще страшнее, чем наряженные! Ну, ты потом увидишь, они тебя ждут на примерку, они у нас мастерицы белошвейки…
Тараторя сбивчивым шепотом, она действительно решила сделать всё сама: деловито развернула опешившего мага на спину, заботливо подложила ему подушку под голову, поправила длинные волосы, чтобы не спутались и не мешались. Уложив его, уселась сама сверху, оседлав за бедра. Правда, помня об осторожном обращении, тут же привстала, перенеся вес на собственные колени, словно боясь раздавить выпирающие косточки возлюбленного. Наклонилась вперед — и поцеловала в губы. Неумело, несмело. Прикоснулась губами, сложенными бантиком, к приоткрытым в изумлении губам, потёрла сухими о сухие. И довольная донельзя отодвинулась.
Сильван не успел перевести дух с облегчением, всё-таки от дочери Ксавьера он ожидал большего мастерства в поцелуях! А она... Она взялась за ворот балахона и рывком распахнула, явив своему алчному взору белое костлявое тело, мощи, прикрытые нижним бельем.
— У меня слюнки текут, — застенчиво призналась Милена, водя ладошками по груди, по животу. — Знаешь, папка с Ярмарки привозил леденцы, петушки на палочке. Так вот, я еле могла утерпеть, еле-еле могла дождаться разрешения, чтобы запихнуть петушка за щеку. Он такой вкусный, этот долгожданный леденец! И знаешь, ты для меня сейчас — как этот петушок. Нет, еще желаннее.
— На палочке?.. — шокировано просипел некромант.
— Я тебе потом покажу! — пообещала царевна. И умоляюще попросила: — Пожалуйста! Разреши? Ну, пожалуйста! Мне очень хочется! Я сейчас слюной поперхнусь…
Сильван только глазами хлопал.
— Нет, да? — безмерно огорчилась его молчанием Милена. На ресницах слезы заблестели.
Она скорбно нахмурила бровки, закусила жемчужными зубками пухлую нижнюю губу… И расцвела озарением:
— Ну, конечно! Прости, я же в первый раз, — повинилась она с искушающей улыбкой.
Завладела его безвольной рукой — и прижала пятерней к своей груди, поводила, заставила ощутить объем и округлость. Прищурилась:
— Ну, как? Нравится? Ой, ты наверное при свете стесняешься! Подожди минутку! Да и без ночнушки будет еще сподручнее, а то на воротнике вот рюшки, они мешают, правда?
Она хотела задуть свечу, но из-за волнения не справилась с собой — вместо легкого дуновения с ладони сорвался вихрь воздушных чар и опрокинул подсвечник. Огонь мгновенно накинулся на забытое полотенце, салфетку, скатерть. В один миг стол запылал. Милка досадливо цокнула языком: пришлось слезть с кровати, одернуть ночнушку, пойти взять у умывальника кувшин с водой — и залить пожарчик. Языки пламени нехотя съежились, красные искры на прожженных до дыр тканях почернели, в комнате стемнело, клубы дыма с шипением расползлись к потолку… Глаза Милены быстро привыкли к темноте, в приоткрытую ставню проливалось достаточно лунного света, чтобы дочь лесного владыки чувствовала себя уверенно, как днем.