Семейный архив
Шрифт:
Кстати, слово «беженец»... Я слышал такое толкование: беженец — это человек, бросивший все, бегущий по дороге, под обстрелом, спасающий свою жизнь... Но что до нас, то мы лишились своей крыши, квартиры, мебели, библиотеки и т.д., здесь мы живем из милости, по благородству американского народа. Мы живем в чужой стране, с чужим языком, с чужой культурой. Мы изгнаны из страны, которую привыкли считать своей. Одни отправились за детьми, другие — за «счастливой жизнью», третьи — из-за постоянно преследующего — всю жизнь — антисемитизма, четвертые — уехавшие в Израиль — окунулись в обстановку постоянного напряжения, интифады, войны... Беженцы... Все зависит от того, с какой стороны
Я писал об антисемитизме — по большому счету. Однако первое время нас поражали магазины, где продавали мезузы, семисвечники, могендовиды, книги на иврите, на идиш, на английском — об Израиле, об иудаизме, о еврейской истории... Мы увидели синагоги — ортодоксальные, консервативные, реформистские... Правнучка Иосифа Суркина изучает иврит, приятель Сашки ходит в еврейскую воскресную школу... Судя по разного рода справочникам, в США имеется множество еврейских организаций, благотворительных, объединяющих, сопротивляющихся антисемитизму...
О таких возможностях в Союзе мы не могли даже подумать... Но если говорить о еврейской жизни в Америке, то не следует думать, что она устраивалась сама собой...
Почти в одно и то же время в Кливленде оказались мы и Колкеры — Борис и Эстер. Борис — рослый, крупнотелый, уверенный в себе, знаток нескольких языков, в том числе — эсперанто. В качестве эсперантиста он был одним из немногих пропагандистов этого изобретенного Замменгофом языка и автором нескольких учебников эсперанто, изданных в Союзе. Что до Эстер, то прежде она была учительницей математики, но главное, что ее выделяло, это уникальная еврейско-библейская красота, которая столь редко встречается у наших соплеменниц: широкий лоб, нос с горбинкой, большие шоколадные глаза, яркие губы над округлым подбородком.. Борису, владевшему свободно английским, не требовалось учить его на курсах, а с Эстер мы познакомились на занятиях, она ходила в широченном, не по ее фигуре, плаще и зарабатывала уборками в домах богатых евреев...
Благодаря Колкерам смогли мы познакомиться с людьми удивительными, а в общем, возможно, и не удивительными для Америки, но мы впервые увидели — здесь, где многое, если не все — решает доллар, людей совершенно особого склада... Они были приглашены Борисом и Эстер на встречу в Джесесси. Там их мы с Аней и увидели — крепких, мужественного вида, седоватых американцев, сидевших вместе с женами за длинным столом, лицом к залу... Но что-то было в них для нас близкое — мягкое, слегка растерянное, интеллигентное... Однажды Колкеры принесли нам «Панораму» за май 1988 года со статьей «Он был первым», в ней один из присутствовавших на встрече, Лу Розенблюм, рассказывал о себе и своих коллегах...
«Интерес к Советскому Союзу появился у меня в 1962 — 1963 годах. Мы открыли для себя эту проблему, занимаясь изучением последствий Катастрофы, тем, какие выводы из этих трагических событий извлекли американские евреи и что они делают, чтобы предотвратить их в будущем.
Я жил тогда в Кливленде. Мы обратились в Еврейскую федерацию города и предложили создать Комитет, который будет заниматься сбором и публикацией соответствующей информации. Комитет создали, но его председателем назначили человека, который заявил, что у евреев Советского Союза никаких проблем быть не может. Он ничего не знал и не хотел знать о них. Вскоре стало ясно, что мы не получим поддержки и от более крупных еврейских организаций.
В такой ситуации у нас возник вопрос: если широкая еврейская общественность страны ничего не знает о проблемах советских евреев, то насколько знакомы с ними раввины? Мы составили специальный вопросник,
Аналогичное отношение к проблеме было и среди многочисленных деятелей и сотрудников различных еврейских организаций. Причинами тому были как бюрократическая инерция, так и, как ни странно, информация, получаемая от правительства Израиля, которое давало вполне ясные указания — придерживаться тихой дипломатии, не поднимать шума, не устраивать никаких массовых демонстраций протеста и т.д. Я думаю, позиция Израиля диктовалась боязнью того, что привлечение общественного мнения к положению советских евреев приведет лишь к усилению их страданий.
Но мы, маленькая группа энтузиастов Кливленда, считали, что необходимо действовать. В эти годы (середина — конец шестидесятых) я работал в НАСА и по долгу службы много разъезжал по стране. В свободное время я мог заниматься поисками единомышленников, налаживать с ними связи. В Лос-Анджелесе я нашел маленькую группу, занимающуюся проблемами советского еврейства под руководством, как ни странно, специалиста-синолога Айрин Ибэ. Одним из членов этой группы был Зэв Ярославский — тогда еще старшеклассник. Потом я нашел группу единомышленников в университете Беркли, руководимую профессором Дэвидом Вайсом. Нашел такие же группы в Монреале, в Торонто, в Майами, мы наладили связь со студенческой группой Джейкоба Баринбаума в Нью-Йорке. Начали проходить первые демонстрации и митинги протеста, начался поворот в сознании американского еврейства, в их отношении к братьям из СССР.
В 1969 году ситуация изменилась в более благоприятную для нас сторону. К этому времени в Израиле проживало уже 2-3 тысячи евреев, которым удалось вырваться из Советского Союза. Именно в этот момент начала там активно действовать Энн Шанкар, американская еврейка, жена крупного израильского миллионера. Она разыскивала имена и адреса отдельных лиц и групп и снабжала нас адресами и прочими подробностями. Одной из первых кампаний тогда стала массовая отправка поздравительных открыток от американских евреев, стремящихся оказать помощь советским собратьям. Вслед за этим мы начали кампанию телефонных звонков в СССР. Впоследствии советские власти спохватились и стали прерывать наши телефонные разговоры, но мы уже завязали много тесных контактов...
После 10 лет упорной работы, в начале семидесятых, нам удалось привлечь к проблемам советских евреев не только американских евреев, но и все наше общество. А за этим последовала соответствующая реакция Конгресса, и одними из первых были сенатор Джексон и мой конгрессмен Вэник.
Здесь надо сказать, что проведение в жизнь закона, который потом получил название Поправки Джексона-Вэника, заняло два года, в течение которых приходилось преодолевать активное сопротивление правительства и, в частности, такого деятеля, как Генри Киссинджер. В этой борьбе нашему Комитету довелось сыграть важную роль. Нам удалось привлечь к этой проблеме внимание тех законодателей, которых ранее никогда особенно не волновал «еврейский вопрос»... Что же до Генри Киссинджера, то он выступал против Поправки, объясняя это опасностью вызвать слишком сильную реакцию верхов Советского Союза по поводу столь «болезненной темы» и, как следствие этого, даже начать ядерную войну... Такова была точка зрения тогдашней администрации, но время достаточно четко показало, кто на самом деле был прав...