Семейный архив
Шрифт:
Я смотрел в его чистые, налитые прозрачной влагой глаза, смотрел на младенчески-румяные щеки — и не верил себе, не верил, что я в Москве, в двух шагах от Пушкинской площади, в редакции всесоюзного литературного журнала... Я растерялся. Я не знал, как, чем ему возразить. Я подумал о Премирове, о Педро, о Чижевском... Об Аскинадзе, о Зуеве-Ордынце... Я спросил у румяненького колобка, прикатившего в редакцию со своей подмосковной дачи, — знает ли он, что такое — Караганда?.. По мере того, как я рассказывал ему о Караганде, мне все менее важным представлялось то, ради чего я приехал — судьба романа... Мне хотелось одного: поколебать, смутить этого уютно расположившегося в кресле здоровячка, обжечь его глухое,
— Что ж, может быть, вас напечатают, — сказал он в ответ. — Но для этого вам придется перейти на другую сторону улицы Горького, и там вас примут с распростертыми объятиями!.. — Он простер правую руку в ту сторону, где находилась редакция «Нового мира».
Через месяц я получил письмо из журнала, каждый номер которого становился событием всюду, не только в нашей Караганде:
«Дорогой Герт! Мне грустно вас огорчать, — писал известный в ту пору прозаик и драматург Михаил Рощин, — но роман мы не возьмем...»
Из алма-атинского журнала «Простор» мне сообщили:
«Школьники у вас в романе изолированы от всех и вся. Ни райком комсомола, ни партийная организация никакого положительного влияния на жизнь школы не оказывают. Наоборот, они мешают, глушат инициативу учащихся, уродуют их. И хотя события относятся и прошлым временам культа личности, тем не менее показывать их только с мрачной стороны — крайность».
Под письмом стояла незнакомая мне, но красноречивая подпись: «Баранов».
В Москве я познакомился с Аркадием Викторовичем Белинковым. Он и его жена Наташа жили на Красноармейской, в маленькой коммунальной квартире. Аркадий Викторович хорошо помнил все, связанное с Карлагом, помнил и любил тетю Веру, во многом помогшую ему выжить... Он и теперь был болен, часто лежал в больнице, а работая над книгой Шильдера о Николае I, просил меня переложить этот том с одного стула на другой — для него книга была неподъемной...
Белинков читал мне главы из книги об Олеше, и у меня словно судорогой перехватывало дыхание. Я сказал ему, что это не исследование художественного творчества, а скорее философский трактат, звучащий в иных местах как прокламация... Белинков искоса, с неожиданным интересом вгляделся в меня, усмехнулся тонкими блеклыми губами:
— Говорят... — Он суеверно поднял глаза к лампе над столом, вместо абажура она была заключена в многоцветную стеклянную оболочку от какого-то старинного фонаря. — Говорят... Скоро в одном журнале будет опубликовано произведение... После которого всем нам станет легче жить... — Он посмотрел на меня загадочно. — А может — и труднее... Но если это все-таки произойдет, в литературе появится новая точка отсчета...
Вскоре появился знаменитый одиннадцатый номер «Нового мира» за 1962 год с «Одним днем Ивана Денисовича» Солженицына. Из уст в уста перелетало, что Твардовский отвез повесть Хрущеву, тот прочитал ее за ночь и дал добро. Караганда бурлила. Не было человека, который не прочитал бы Солженицына, не имел бы своего мнения на его счет и не торопился бы это мнение высказать — на работе, на улице, в театре, в кафе... В горячем вихре удивления, горечи, споров, клубившихся над страной, ко мне донесло листок с грифом Казгослитиздата: меня приглашали приехать в Алма-Ату по поводу романа. Я поехал, собрав последние деньги, оставшиеся после безуспешного «путешествия» в Москву. На мне было довольно диковинное сооружение: демисезонное пальто,
В Алма-Ате я встретился с коренастым, плечистым человеком с круглой, в рыжеватых волосках головой, в круглых, весело поблескивающих очках на озорно торчащем курносом носе. Это был Николай Ровенский, заведующий русской редакцией.
— По-моему, — сказал он, — ты написал вещь, которая тянет на настоящую литературу. Хотя, конечно, борьба предстоит — и немалая...
Главный редактор «Простора» Дмитрий Федорович Снегин тоже обошелся со мной приветливо и обещал в ближайших номерах роман напечатать.
Я уехал из солнечной, теплой, капризной зимней Алма-Аты к себе в Караганду, где над городом дымила вьюга, на улицах выросли снежные сугробы — где по пояс, где в человеческий рост. Я рассказывал жене и друзьям о лучезарных алма-атинских улыбках, о неожиданно возникшей надежде, хотя сам не очень-то верил своим словам...
Спустя некоторое время я получил из Алма-Аты письмо:
«Привет, Юрий! Дело было так. Главлит разрешил печатать и поставил штамп свой на чистых листах 3-го номера. Мы были спокойны, отправили в типографию. Но через день звонок: задержать! Еще через день: снять! Это уже от Изотова из ЦК. Мотивы: не знает школы, искажает действительность, противопоставляет троих-пятерых всему коллективу, всему комсомолу и т. д. Мотивы глупейшие, мы были возмущены невероятно, но!.. Зав. отделом ЦК Бейсенбаев поставил в вину русской секции безответственную рекомендацию романа Герта. Думаю, что это временно, но пока факт остается фактом: роман снят...»
Письмо было подписано Иваном Щеголихиным, заведующим делом прозы журнала «Простор».
Вскоре пришло письмо от Аркадия Белинкова:
«Дорогой Юрий Михайлович! Вчера получил Ваше письмо. Благодарю Вас.
Завтра исполнится месяц, как я лежу в больнице. Сейчас чувствую себя несколько лучше. Было совсем плохо.
Ваше письмо очень расстроило меня, хотя и не очень удивило: вступили в полосу ожесточенных пересмотров и мстительности людей, которых некоторое время держали на поводке. Весьма возможно, что я тоже вскоре пришлю Вам письмо с сообщением о том, что 10 дней назад заключенный договор аннулирован и пр.
Во всех издательствах идет методическое выталкивание неугодных рукописей. Это касается всех фаз редакционно-издательского процесса: от рассмотрения заявки до возвращения автору сверки. Причем все это делается с чистейшим энтузиазмом, ибо делают это люди, которые сами избегают хорошо писать.
Судя по всему, все это не на один день, хотя я не думаю, чтобы это было на вечные времена. Для того, чтобы это было на вечные времен не достаточно изменений только в эстетике.
Мои дела несколько неожиданны по нынешним временам: со мной заключили договор на книгу об Олеше и пока его не расторгают. Правда, я еще не представил рукопись (она уже готова). Возможно, как только рукопись будет представлена, мои взаимоотношения с издательством станут похожи на Ваши.
От души желаю Вам успеха, хотя понимаю, как он сейчас призрачен. Будьте здоровы.
Горячий привет Вере Григорьевне.
Аркадий Белинков».