Семейный пикник

Ролле Элизабет

— А вторая деталь?

— Вечернее платье мисс Олбени.

— На ней был костюм. О каком вечернем платье вы говорите?

— Именно о том, которого на ней не было, — ответил Бэрридж, но вряд ли кто-нибудь его понял.

Последовала долгая пауза.

— Как же нам теперь быть? — наконец нарушил молчание Ли.

Доктор пожал плечами.

— Придется заявить в полицию. Сожалею, мистер Кроуфорд, но гласности теперь не избежать. На вашем месте я бы сам переговорил с мистером Хайндом прежде, чем все это появится в газетах.

— Сейчас это уже не имеет особого значения, — с горечью сказал Кроуфорд. — Я поставил себя в такое положение, по сравнению с которым просто лишиться наследства — сущие пустяки.

Теперь мое имя будет связано с дачей ложных показаний в корыстных целях и с попыткой убийства. Думаю, мой отец предпочел бы лучше лишиться последнего пенса, чем увидеть нашу фамилию в газетах в таком контексте. Впрочем, мне некого винить, кроме самого себя… Сэр Карлайл, я приношу вам свои извинения. Что бы я сейчас ни сказал, это всего лишь слова, и они никогда не загладят мою вину перед вами. Единственное мое оправдание в том, что я сам заблуждался.

Патрик безмолвно слушал Кроуфорда, опустив глаза и положив руку на загривок сидевшей рядом собаки; пальцы его нервно подрагивали, и Бэрридж подумал, что Патрик скорее простит Кроуфорду попытку застрелить его, нежели то, что по его вине считал себя убийцей. Кроуфорд сделал небольшую паузу, ожидая ответа Патрика, однако тот хранил молчание, и Бэрридж в этот момент почти физически ощутил как невыразимо трудно Патрику сказать сейчас что-либо.

— Во всем, что случилось, виноват я один, — продолжил Кроуфорд, — Ли оказался замешанным в эту историю только из-за меня. Сэр Карлайл, я сознаю, что у меня нет никакого права обращаться к вам с просьбой, но все же…

Патрик поднял на него свои светло-карие глаза, в которых отражались боль и смятение, и еще острое желание, чтобы все это побыстрее кончилось; их взгляды встретились, и Патрик тихо спросил:

— Что вы от меня хотите?

— Чтобы вы и мистер Бэрридж сказали, что вчера я был в беседке один.

Патрик перевел взгляд на Бэрриджа, в ответ на этот безмолвный вопрос тот сказал:

— Решать вам.

Патрик снова опустил глаза на Ника и, машинально теребя густую собачью шерсть, произнес:

— Мистер Кроуфорд, я не намерен причинять вам лишние неприятности. Забудьте о том письме, которое вы мне послали, и о вчерашнем происшествии тоже. Будем считать, что этого не было. Если мистер Бэрридж согласен, конечно…

Бэрридж кивнул, подумав, что у Патрика, судя по этому поступку, великодушный характер. И еще доктор подумал о том, как мучительно для Патрика будет снова отвечать на вопросы полиции, снова, и не раз, говорить о событиях того трагического дня, когда разбился Роджер, вспоминать подробности его гибели и вдобавок еще объяснять, почему вначале сам он вместе с Ли и Кроуфордом дал ложные показания. А доказательств того, что Роджера убил Гловер, все равно нет, так же как нет и свидетелей — Луиза Олбени мертва. Как посмотрят на это присяжные?

Погрузившись в свои размышления, Бэрридж на какое-то время отключился от окружающего, а когда очнулся, увидел, что Кроуфорд подошел к Патрику и что-то говорит ему, причем вид у обоих смущенный — очевидно, Кроуфорд счел своим долгом выразить благодарность, а Патрик, поскольку его чувства в отношении Кроуфорда были неоднозначны, предпочел бы обойтись без этого; им обоим было трудно говорить друг с другом. Бэрридж кашлянул, чтобы привлечь их внимание, и они тотчас с готовностью прервали свой диалог и обратились к нему.

— У меня есть некоторые соображения по поводу того, что нам следует сообщить полиции, — сказал Бэрридж, — а точнее, по поводу того, что сообщать не следует. Я считаю нецелесообразным поднимать вопрос об убийстве сэра Роджера. Дело в том, что доказать вину Гловера теперь уже не удастся, — пояснил он, отвечая на недоумевающие взоры трех пар устремленных на него глаз. — Прошло слишком много времени, и никаких вещественных улик уже нет. Ваши свидетельские

показания вызовут недоверие, поскольку раньше вы в один голос утверждали совсем другое. Вы сместили подлинное время смерти сэра Роджера и тем самым создали Гловеру отличное алиби: около часа он вместе с Луизой уже вернулся в отель. Замечу кстати, что, хотя полицейский врач осматривал тело уже вечером, будь он более опытен и внимателен, то установил бы, что смерть наступила гораздо раньше, чем вы утверждали. Очевидно, он ограничился поверхностным осмотром, поскольку перед ним не ставили задачу определить время смерти. Что-то все же показалось ему странным — я слышал, как он спрашивал у хозяина отеля, какая температура на дне ущелья. Тот ответил, что там всегда очень холодно, намного холоднее, чем наверху. Наверно, он сильно преувеличил, однако благодаря его словам врач объяснил замеченные несоответствия низкой температурой воздуха в ущелье.

— Здесь я могу уточнить, — заговорил Кроуфорд. — Ущелье тянется с севера на юг, и на всем протяжении дно его действительно находится в тени и там ощутимо холоднее, чем наверху. За одним-единственным исключением: в районе пещер направление меняется и дно ущелья хорошо освещено солнцем, температура там такая же, как на самом солнцепеке наверху.

— Это и послужило причиной его заблуждения! Вернемся к вашим показаниям. Гловера вы там не видели, его видела одна Луиза, а она мертва. Из ваших показаний следует только одно — веревка вдруг по неизвестной причине лопнула. Согласитесь, что для обвинения в убийстве этого явно недостаточно. Единственным результатом этого разбирательства будет масса неприятностей для всех вас. Зато легко доказать, что Гловер отравил Луизу Олбени: достаточно провести эксгумацию и повторное исследование, чтобы выявить тот яд, которым ее отравили. Тогда сразу станет очевидным, что в то время, когда в ее организм попал яд, Луиза находилась не в этом доме, а в доме Гловера. Этому есть свидетель — горничная Марта Во. Я полагаю, что под давлением доказательств Гловер признается в этом убийстве, но наверняка заявит, что убил из ревности. В настоящее время ему известно о полученном Луизой письме с предложением выйти замуж, и он будет утверждать, что Луиза собиралась порвать с ним и сообщила, что намерена выйти замуж за другого, поэтому он в отчаянии отравил ее. Такой мотив позволяет надеяться на снисходительность суда.

— Но тогда он легко отделается, — хмуро заметил Кроуфорд, — хладнокровно убить трех человек и быть осужденным только за одно убийство из ревности это несправедливо!

— Почему же за одно? — возразил Бэрридж. — Я предъявлю письмо, которое Гловер послал леди Камилле, чтобы заманить ее на пустырь, и версия о ее самоубийстве сразу отпадет. Револьвер, похищенный из этого дома, обыск в комнате леди Камиллы в ту ночь, когда Гловер был здесь, — все это указывает на него. Думаю, полиция отыщет еще что-нибудь, да и алиби у Гловера на это время, конечно же, нет. Он ускользнул благодаря тому, что тогда его никто не заподозрил, а теперь полиция займется им всерьез, и рассчитывать на снисходительность суда ему уже нечего: это убийство ради денег.

— В письме Камилле говорится, что ей сообщат правду о смерти Роджера, — тихо сказал Патрик.

— Я уверен, что Гловер до конца будет отрицать свою причастность к смерти леди Камиллы, а значит, и авторство письма, поэтому вам нечего опасаться, что он даст какие либо разъяснения по этому поводу. Поднимать вопрос о смерти сэра Роджера не в его интересах. Даже в том маловероятном случае, если Гловер все-таки признается в убийстве леди Камиллы, он наверняка скажет, что упомянул сэра Роджера просто так, чтобы вынудить ее прийти. Зачем ему добровольно брать на себя еще одно убийство? Итак, вы принимаете мое предложение? — спросил Бэрридж, окинув взглядом присутствующих.