Семейный портрет с колдуном
Шрифт:
Через пару дней я вернусь в столицу и брошу письмо с подтверждением в лицо колдуну. Пусть лопнет от злости, что его подлость не удалась, и не получилось очернить меня.
Подумав об этом, я испытала злую радость и тут же одернула себя.
Стоп, Эмили. Можно подумать, ты делаешь это ради колдуна. Нет, ты делаешь это ради своего честного имени, ради Аселина…
Но мысли об Аселине только добавили тревожности, и я постаралась прогнать их подальше. Об Аселине я подумаю… потом. А сейчас можно насладиться
Открыв окно, я смотрела на извилистые мощеные улочки, пышные заросли желтых акаций, и радовалась, что сейчас увижу каменные стены пансиона. Увижу липовые аллеи, где гуляла с подругами… И шиповник, наверное, ещё не отцвел…
Расплатившись с кучером, я договорилась, что мы выезжаем завтра в шесть утра, взяла чемоданчик и дернула веревку колокольчика над низкими дверями пансиона.
Мне недолго пришлось стоять на крыльце – через две или три минуты дверь распахнулась, и молодая монахиня в сером платке и черном платье с белым воротничком, приветливо спросила, что мне угодно.
– Добрый вечер, - улыбнулась я ей. – Мое имя – Эмили Валентайн. Я обучалась в вашем пансионе, закончила его в прошлом году. Могу я видеть матушку Бевину?
– Матушку Бевину? – переспросила монахиня в замешательстве, и я похолодела – неужели настоятельница умерла?
Может, в этом тоже виноват колдун?!
– Матушка Бевина, - заговорила я, волнуясь, - настоятельница… Что с ней? Мне необходимо увидеть её.
– Леди, наша настоятельница – матушка Цецилия, - сказала монахиня. – Вы, наверное, ошиблись. И я не помню вас среди наших выпускниц… Как, вы говорите, ваше имя?
– Эмилия. Эмилия Валентайн, - ответила я, волнуясь всё больше. Значит, настоятельница поменялась. Не очень хорошо. Но и не очень плохо. Всегда остаются другие люди, знавшие меня, и архивные книги. – Я училась у вас пять лет, меня должны помнить воспитатели – сестра Бернадетт, сестра Ребекка…
– О, возможно, я что-то перепутала. Входите, - монахиня впустила меня в пансион и закрыла за мной двери.
Здесь ничего не изменилось – те же стены, те же окна, застекленные розовыми и голубыми витражами…
А на заднем дворе растут липы. Мы любили гулять там, потому что монастырская стена с той стороны была разрушена, и можно было увидеть город – реку, здание ратуши с часами…
Монахиня проводила меня в кабинет настоятельницы, и представила:
– Леди Валентайн, она говорит, что училась у нас.
Из кресла мне навстречу встала матушка Бевина – я помнила ее именно такой. Грузной женщиной с чуть отекшим лицом. На подбородке – родимое пятно, но воротничок неизменно белоснежный и накрахмаленный на славу.
– Преподобная Цецилия, - монахиня, проводившая меня, голосом выделила имя настоятельницы, - юная леди говорит, что желает видеть матушку Бевину, настоятельницу.
–
– И я не помню, - коротко поддакнула молодая монахиня.
Повисла неловкая пауза, во время которой я растерянно смотрела то на настоятельницу, то на монахиню. Они переглянулись, и настоятельница мягко спросила:
– Когда вы закончили обучение?
– В прошлом году! – меня затрясло, как в лихорадке. – Меня должны помнить сестра Бернадетт… сестра Ребекка… Я, правда, здесь училась!..
– Успокойтесь, леди, - настоятельница взяла меня под руку и усадила в кресло. – Сейчас мы во всем разберемся. Табита, - она обратилась к молодой монахине, - приведи Бернадетт и Ребекку.
– Мне нужно письменное свидетельство, что я обучалась здесь, - забормотала я, порываясь встать, но настоятельница удержала меня в кресле, положив руку на плечо.
– Не волнуйтесь, леди, - попросила мать Цецилия, которую я упорно помнила, как матушку Бевину. – Хотите воды?
От воды я отказалась, а когда в кабинет вошли сестра Бернадетт и сестра Ребекка, я вскочила и потянулась к ним с такой надеждой, будто им предстояло спасти мою жизнь.
– Юная леди утверждает, что училась у нас, - сказала настоятельница. Но я ее что-то не узнаю.
– Эмили Валентайн, - торопливо заговорила я, обращаясь к сестрам. – Помните, на выпускном экзамене я перевернула чернильницу и вы, сестра Бернадетт, отчитали меня и заставили переписать сочинение по истории три раза?
Лицо монахини выразило замешательство, а сестра Ребекка произнесла:
– Леди, сестра Бернадетт не преподает историю. Ее предмет – домоводство.
– А вы, - я говорила быстро, захлебываясь словами, уже понимая, что произошло нечто страшное, - вы очень любите иностранную поэзию, и читали нам стихи Готфрида Шнедлера – о белом шиповнике и королевской невесте, полюбившей другого.
Монахини снова переглянулись, и эта игра в переглядки напугала меня так же, как если бы колдун Вирджиль Масгрейв выскочил сейчас из-под стола с криком «ага, попалась!».
– Прошу прощения, - запинаясь произнесла сестра Ребекка, - но я занимаюсь огородом, и точно не сильна в иностранных языках.
– По-моему, вы ошиблись, леди, - повторила настоятельница ласково. – Хотите воды?
Но я рухнула в кресло, сжав виски ладонями. Мне показалось, что еще немного – и я сойду с ума.
Я ведь помнила их… Они жили в моих воспоминаниях… Как обычные, реальные люди… Почему же они не помнили меня?..
– Давайте посмотрим метрики, - предложила настоятельница, - и тогда все станет на свои места.