Семибоярщина
Шрифт:
— Так, теперь дорога свободна. Придет ночь, и в дорогу, — сказала она себе, окончив работу.
Но окровавленные руки и платье испугали ее. Она взяла с собой костюм жолнера и бросилась к соседнему ручью.
Ольга забылась сном, но вдруг открыла глаза, чувствуя, что кто-то толкает ее, и закричала в испуге. Склонившись над ней, стоял польский солдат.
— Не бойся, Олюшка, — тихо произнес он, — в этом наше спасенье.
— Паша! — обрадованная и изумленная, воскликнула Ольга. — Где ты так нарядилась?
— Стой! И для тебя есть! — И она бросила на постель костюм пахолика. — Прикинь-ка
Ольга быстро встала с постели и примерила костюм. Он был ей впору.
— А теперь вот тебе сабля; опояшься ею! Вот кинжал; заложи за пояс. Да, чем не пахолик?
Ольга засмеялась. Словно ребенок, она на время забыла свое страшное горе, и ей был забавен этот маскарад.
Но Пашка не смеялась. Она знала, какой страшной ценой достались ей эти костюмы, и ее лицо было мрачно и печально.
— Хорошо, — сказала она, — только волосы!
И у нее, и у Ольги — у одной рыжеватые, у другой черные — волосы густой волной лежали ниже пояса.
— Нельзя так! — еще раз сказала Пашка и прибавила с решимостью: — Резать их надо, вот что!
Ольга вздрогнула. В те поры обрезанные косы считались великим позором, и этот позор накладывался только на потерявшую честь. Слезы показались на глазах Ольги, но она сдержалась.
— Режь! — сказала она покорно.
Пашка схватила ее рукой за волосы и обнажила саблю, но отрубить их она была не в силах и начала медленно резать. Прядь падала за прядью, и когда последняя прядь упала на пол, вместо Ольги в горнице был, казалось, молодой пахолик.
С волосами Пашки справиться было труднее. Ольга не обладала большой силой. Тогда Пашка, став на колени, положила волосы на стол и прислонила к нему затылок. Ольга ударяла по волосам острой саблей и рубила их, как сечкой. Слезы туманили ей глаза и мочили волосы Паши.
— Ну, готово! — вставая и встряхивая головой, сказала Пашка. — Теперь сядем и условимся.
Они сели. Пашка говорила, а Ольга слушала ее и время от времени в порыве признательности целовала ей руки.
— Верхом ездить умеешь? Нет? Это плохо! Ну да ничего, надо будет, научишься!.. — сказала Пашка. — Эх, вот беда: дороги на Рязань я так и не узнала. Но ничего! Мы все же пойдем. Они все прямо поехали — мы направо возьмем. А теперь слушай. Мы оба с тобой — пахолики пана Ходзевича. «Что такое пахолики?» — ты спрашиваешь. Это — слуги, а потом они жолнерами делаются. Ты — Петрусь, я — Антусь. Запомни это и не сбивайся! Едем мы будто из Калуги в Рязань, посланные самим Сапегой к Ляпунову. Поняла? При нас писем нет. Так вот в чем дело: напали на нас здесь шиши… шиши — это русские молодцы, что по лесам бродят и поляков изводят, — и отняли у нас письма, а нас отпустили. Поняла?
Ольга кивнула головой, но Пашка заставила ее повторить свой вымысел. Княжна исполнила это.
— Так! А теперь поедем на дорогу. Смотри, уже вечереет! — Пашка встала и подошла к погребцу, вделанному в стену. Там она нашла хлеб, мед и бочонок пива, но когда выставила все на стол, то ни она, ни Ольга не могли ничего съесть. — Плохо, ну да и натощак доедем! Идем! — решительно сказала она.
— А солдаты? — спросила Ольга.
Пашка усмехнулась.
— Они спят в сарае; их и пушкой не разбудишь. Ну, пойдем!
Они вышли на двор. Пашка
— Не поймают! — сказала Пашка, возвращаясь на двор, и обратилась к княжне: — Ну, садись!
Она подсадила Ольгу, села сама, и они выехали из ворот.
— Подожди немного, — сказала тогда Пашка и вернулась назад. Сойдя с коня, она прошла к сараю, где сидел связанный и раздетый пахолик, и обратилась к нему: — Ну, пойдем со мной, молодец!
Пахолик послушно поднялся.
Пашка провела его в горницу, где они сидели раньше, и посадила его за стол.
— Вот тебе нож, — сказала она. — Ты потом перережь им веревку. Руки я развяжу тебе, а ноги оставлю связанными. Вот тебе еды тут на все три дня. Сиди и жди своего пана! Он приедет, ты ему все и расскажи! А теперь прощай! — Она развязала ему руки, вышла из горницы и быстро захлопнула дверь, закрепив снаружи защелку. — Теперь в путь, — сказала она, — до первой деревни, а там расспросим, как нам на Рязань пробираться.
Глава XII
Приключения Ходзевича
Без остановки скакал пан Ходзевич под Смоленск. Быстрая езда разогнала его тревожные думы и словно развеселила сердце. Он верил, что наступит миг, когда Ольга полюбит его, узнав его великодушное шляхетское сердце, причем в достижении этого твердо надеялся и на беспутную Пашку. Веселый и радостный, он подъехал к первым аванпостам польского лагеря. Начальник пикета, молодой офицер, остановил его и сказал:
— День добрый, пан! Куда и откуда?
Ходзевич остановился.
— От его мосци, князя Яна Сапега, из Калуги, к патеру Мошинскому! Не скажет ли пан, как проехать к нему?
— Непременно, пан! — вежливо ответил молодой офицер. — Может, пан после зайдет к нам выпить венгерского да рассказать новости? Нас четверо в палатке. Позвольте быть знакомым: Ржевский, поручик в хоругви полковника Струся!
Ходзевич поблагодарил его. Поручик Ржевский позвал жолнера и велел проводить отряд. Ходзевич поехал.
Образцовый порядок, царивший в лагере, понравился ему. Длинными, ровными рядами стояли деревянные бараки, позади которых тянулись коновязи; то там, то сям высилось знамя начальника, отмечавшее полк. Ходзевич узнал знамена Струся, гетмана Жолкевского, графов Потоцких и выше всех — королевский штандарт с польским орлом; дальше ровным рядом стояли пушки, и кучами подле них лежали ядра; вокруг лагеря был высокий вал и пред ним ров. В отдалении высились толстые стены Смоленска, на которых маленькие, как мухи, двигались защитники и чернели пушки.
Ходзевич проехал почти весь лагерь; наконец показался барак с крестом на крыше. Жолнер проехал мимо него, набожно ударил себя в грудь и остановился подле чистенького домика.
— Здесь! — сказал он и отъехал прочь.
Оставив свой отряд на месте, Ходзевич слез с коня и вошел на крыльцо. Его встретил высокий гайдук.
— К патеру Мошинскому от князя Сапега, — сказал Ходзевич.
Гайдук скрылся и через минуту явился снова.
— Просят в покой! — сказал он и повел Ходзевича в кабинет патера.