Семиозис
Шрифт:
Я дал Беку по морде.
Он попятился, прижимая ладонь к носу. Я бил его не сильно. Он остался на ногах, и нос у него почти не кровил. Он посмотрел на меня и захохотал. Мне захотелось еще раз его ударить. На нас смотрели, но никто не пытался меня остановить.
– Хигг! – Он потянулся, чтобы по-братски обнять меня за плечи. Я отступил на шаг – но недостаточно быстро. – Ты можешь напугать львов – но не меня. Ты самый счастливый человек на Мире. Женщины, дети, трюфель – все, что пожелаешь, когда пожелаешь.
К этому моменту он уже прижимал меня к себе. Похоже, он выпил даже больше, чем я.
– Ты мой лучший друг, Хигг. Снежка – красивое имя. Отличное имя.
– Как скажешь.
– И скажу. Ничего личного.
– Ничего личного. – Я был собой недоволен. Можно было ударить его получше, так ведь? А я не смог. Я высвободился. – Выпью-ка я чая, – сказал я.
Сильвия ждала меня у кувшина с чаем, чтобы с серьезным видом вручить чашку трюфеля.
– Я была вспыльчивая, – сказала она.
– Я не вспылил.
– Знаю. Вот и хорошо.
Она предложила мне посидеть с ней. Я не помню тот день, когда она убила старого модератора и спасла нас, но моя мама говорит, что в тот день Сильвия изменилась. А вот переезд в Радужный город я помню. Я считал Сильвию умной и могущественной. Я любил ее по-мальчишески, и это чувство так и не прошло, даже когда она стала морщинистой и седой. Мы устроились у дальней стены, и я сделал большой глоток трюфеля.
– Это нечестно, – сказал я, снова чувствуя себя мальчишкой. – Я люблю Индиру, а она остается с Беком.
– О вкусах не спорят.
Она отпила немного трюфеля из своей чашки.
– Мне нужна жена, мне нужна… Индира.
– И Зоя, и Палома, и Карилла.
– И они. Хоть кто-то. Они должны со мной остаться, хотя бы одна из них.
– Ты знаешь цифры. Мужчин больше, чем женщин. Не будь ты фертилен…
И правда. Иван с Томом, наверное, оставались вместе потому, что у них не было других вариантов. Я сделал еще один большой глоток трюфеля.
– Женщины на мою любовь не отвечают. Они меня используют.
– Они знают, что во всем могут на тебя положиться.
– А Бек… Все мужчины считают меня игрушкой женщин.
– Нет. Они видят тебя с фиппольвами. Ты – главный лев. Это всех впечатляет. Меня впечатлило.
– Конечно. Женщины меня любят. Мужчины меня уважают. Львы меня боятся. – Для любого со стороны это может выглядеть именно так. – Наверное, мне не стоило бить Бека.
Она пожала плечами.
– Не мое дело.
Но на следующее утро, протрезвев, я понял, что это было именно ее дело.
Ближе к вечеру я пошел навестить львов. По пути я слушал летающих у меня над головой летучих мышей. Большинство охотников знают только несколько слов, а вот я понимал гораздо больше. Вот только в тот вечер они мало что могли сказать:
– Еда!
– Где?
– Здесь.
– Что? Жуки? Много?
– Да. Летим!
Копальщик приветственно взревел, и остальная стая подхватила клич. Он подбежал ко мне. Я приготовил ему большую миску корней трюфеля – то, что я отделяю после первой ферментации: вонь гнилых трилобитов сменяется алкогольным запахом. Он сожрал их, довольный быть на втором месте у такого первого, который приносит столь чудесные дары. Я прихватил себе небольшую бутылочку и устроился на бревне в теплом зимнем пальто, чтобы неспешно ее пить и смотреть, как
Женщины мне лгут. Мужчины надо мной смеются. Большие, тупые, мохнатые зверюги считают, что я – один из них. Но дети меня любят. И у меня есть трюфель. На закате у реки зимним вечером, когда начинается северное сияние, у него вкус как у счастливых времен, которых ты толком не помнишь, но они явно были, может, будут завтра, надо просто дождаться и посмотреть.
Бамбук
Ростовые клетки делятся и расходятся, заполняются соком и созревают – и еще один лист раскрывается. Их сегодня сотни, молодых листьев, нежных под солнцем. С жаром света приходит глюкоза для создания крахмала, клетчатки, липидов, белков – всего, что я захочу. В любом нужном мне количестве. Радуясь, я выращиваю самые разные листья, ветки, стебли, ростки и корни.
Вода бежит по отремонтированным трубам пришельцев, словно по жилкам листьев, делая меня свободным от дождей и времен года, так что я могу развиваться, как пожелаю. Вода питает прикорневые грибки, которые вырабатывают азот для аминокислот. Вода обеспечивает повышенную транспирацию листьев и, следовательно, лучший фотосинтез: рост приращивается к росту и приносит удовлетворение.
Благодаря чужим животным я больше, чем вчера, – обширнее, разумнее, сильнее. Такой же сильный, каким был когда-то. В городе я царю. За его границами рощи и стражи защищают и питают меня. Я превращаю свет в вещество. Я повсюду контролирую солнечный свет.
Разум излишен для животных и их ограниченной однообразной жизни. Они взрослеют, размножаются и умирают быстрее, чем сосны, – и каждое животное эквивалентно своему предшественнику: они не умнее, не отличны, всегда повторяют предков, не уникальны. Однако при большей разумности – меньше контроля. Безмозглый корневой грибок никогда не дает осечки, а вот мотыльки-посланники появляются и исчезают с временами года, более крупные животные вырабатывают иммунитет к зависимости, а первые чужаки, построившие город, оставили его и меня без объяснений и причин как раз тогда, когда мы начали устанавливать коммуникацию. Они сбежали, выяснив мою природу, или они исходно были предателями?
Их разум меня поразил – он намного превосходил других животных и растений. Мне не удалось бы стать тем, что я есть, без их ирригации, защиты, испражнений и компоста. Я страдал, когда они оставили меня почти два века назад в тот период, который должен был бы стать моим расцветом, и мне пришлось отказаться от многих функций, чтобы сохранить свои корни, ибо без памяти я не более чем простая трава. Но что я собой представляю без пыльцы для коммуникации, без нектара, чтобы обмениваться с мотыльками собранными с меня кусочками, без семян и спор для распространения идей, без корней, обеспечивающих связь от рощи к роще, без линз для обзора, без кристаллов для улавливания электрических волн?