Семиозис
Шрифт:
Индира уставилась в пол, не видя, не реагируя, ссутулив плечи. Подавленная, виноватая. Я знал, о чем она думает: что должна была заметить болезнь раньше, кормить Снежку лучше, одевать теплее, купать осторожнее, вообще не должна была уступать послеродовой депрессии, была плохой матерью. Индира такая: чувствует себя ответственной даже за то, чего вообще сделать не могла бы.
Был ли Бек хорошим отцом? Не очень. Надо ли мне было чаще их навещать? Я мог бы найти время. Оградило бы это ее от микроорганизмов? Нет. Но если бы мы могли сделать еще что-то, если бы существовал способ уберечь малышей от кашля и
Я решил, что в ближайшее время напишу об этом песню – серьезную песню, а не что-то легенькое для детишек. Что-то отражающее боль души, прожившей на день больше, чем надо, и познавшей беду – самую ужасную беду, ту, которую нельзя предотвратить. Песню, которая заставит слушателей плакать, которая заставит плакать меня, когда я буду ее петь, и которую нельзя будет не петь, потому что молчать еще больнее.
Мы не плакали – сидели и молчали. Сильвия пришла и приготовила чай. Она принесла корзину плодов, но я есть не захотел. Они заставят меня почувствовать себя лучше, а я не хочу чувствовать себя лучше. Зашли Иван с Томом, хотя обычно они отстранялись от родительских дел. Они встали у двери, словно воины, словно готовясь убить саму смерть, если та отважится войти. Пришли отец и сестра Бека.
Снежка становилась все бледнее, ее дыхание слабело, а Блас, прослушивавший ее легкие, становился все печальнее. Наконец я пошел за Ветром. Он вскочил с кровати, когда я шепотом его позвал, и пошел за мной, без слов, заливаясь слезами.
У двери он сказал:
– Стой.
Он сделал несколько рваных вдохов и вытер лицо рукавом. С сухими покрасневшими глазами он вошел и встал рядом с люлькой, протянул руку, дотронулся до синих губ Снежки и что-то прошептал. Посмотрев на мать, он окаменел при виде ее глубокой подавленности, а потом подошел обнять ее.
– Снежка – очень хорошая сестренка, – сказал он и втиснулся на стул рядом с Индирой.
Ветер был очень хорошим сыном.
Снежка умерла рано утром, вскоре после прихода пекаря, который тихо похлопотал, раскладывая нам на завтрак теплые лепешки и ореховое масло. Ветер принес тарелку с едой матери, скорее всего зная, что она не захочет есть, но зная и то, что должен это для нее сделать. Он был таким понимающим и чутким, что я был уверен: он будет лучшим человеком, чем я, – и это меня тем утром утешало. Добрым, искренним, естественным – вот каким он должен стать…
Я не такой. Я помогаю, конечно. Я полезен, но я – не то, что надо, и поэтому женщины хотят получить от меня только удовольствие и сперматозоиды с высокой подвижностью. Я от природы не добрый, я заставляю себя быть добрым. Мне надо соображать, что следует делать, я не делаю это автоматически.
Но время на месте не стоит, а я не могу отказаться петь, а смерть восхода не отменяет…
Блас спросил согласия на вскрытие.
– Возможно, это что-то новое, – сказал он Беку. – Я бы хотел…
– Конечно. Постарайся узнать, – ответил Бек.
Луна сидела у него на коленях и рыдала, а он ее обнимал. Рядом с ними сидела бабушка Синтия.
Ветер стоял рядом с матерью, которая так и смотрела в пол. Горожане стали приходить с соболезнованиями, цветами и душистыми травами, и он здоровался с ними и благодарил от ее лица и пытался ее расшевелить.
–
Она постепенно начала выходить из ступора, хотя бы для того, чтобы оценить старания сына.
Я решил сбежать под предлогом возвращения медицинского оборудования в лабораторию. Я тот, кого якобы тут нет, полезный человек, порой даже герой, но в итоге – лишний. Тот, кого все любят, но кто никому, по сути, не нужен, с кем все и вся могут говорить, потому что он так старательно слушает. Я забрал помятый старый кислородный баллон. Блас завернул Снежку в простыню, чтобы унести – крошечный белый сверток.
– Погоди, – прошептал он у выхода. – Неси ее ты, а я возьму остальное. Ты… она ведь все-таки твоя.
Она почти ничего не весила. На улице те, кто попадался нам по дороге, без слов понимали, что мы несем, и застывали в мрачной стойке «смирно». Блас велел положить ее в холодильник. Медицинская лаборатория всегда была мне отвратительна: меня отталкивали не кровь и плоть (с животными быстро привыкаешь к внутренностям), а техника.
Ветряк, установленный снаружи, вырабатывал электричество. Оно скапливалось в аккумуляторах и подавалось на холодильник, автоклав, оптоволоконные эндоскопы, стоматологическую установку, фонарики, радионож… Тут были полки со скальпелями и кюретками, микроскоп, термометры, часы, иглы и смотровые столы. Воздух пропах чистыми химикатами, эфирами, кислотами и аммиаком. Часть оборудования изготовила моя мать, снимая детали со сломавшихся земных чудес, спрятанных в одной из ниш: кучи стеклянных и металлических компонентов, словно скелеты ящериц под колонией пауков. Я собираю корни, кору, глины и камни и приношу их химикам, которые делают следующий шаг. Они могут назвать вещества и записать формулы. Наши математики могут изложить специальную теорию относительности и даже составить формулы.
Они говорят, что все это правда: неэвклидово устройство Вселенной и валентность атома углерода. И все же это ничего мне не говорит, как я ни прислушиваюсь. Я оставлял Снежку в чужеродной среде – синтетической, неестественной, земной. Я поблагодарил Бласа и ушел.
Я навестил львов и котов. Город, по которому я ходил, был красив. Я не помню старый поселок – но помню, как мы пришли в город, как я впервые его увидел. Мне говорили, что он будет красочный, но я не понимал, что это значит. Как цветы или радуги, говорили мне. Точно. Как будто живешь внутри цветков и радуг. Не могу представить себе, какими были стекловары, хоть и видел археологические данные. Зачем им было тратить столько трудов, чтобы сделать его таким прекрасным?
– Они хотели копировать бамбук? – спросил я у Сильвии.
Она сидела у себя в мастерской и плела корзину, в которой похоронят Снежку – работа была не закончена, и прутья торчали во все стороны, напоминая взбесившиеся заросли тростника.
– А может, это бамбук их скопировал? – отозвалась она, протаскивая тростинку через переплетения. – Не знаю. Датировку установить сложно. Город и бамбук очень-очень старые, им сотни лет. Если бы мы могли найти еще один город или прочесть их записи, то могли бы больше узнать о том, что здесь было. Если бы мы смогли найти еще один бамбук, если бы могли разведывать больше, если бы у нас было определенное оборудование…