Семирамида. Золотая чаша
Шрифт:
Иблу напомнил
— У тебя же есть младший брат?
— Шамши–Адад не велик разумом, – вздохнул старик.
— Да, не велик, но и глупостей особых не наделает, тем более, если Нинурта сменит меня на посту туртана. Я уже не молод.
— Эх, дружище!.. Если можно было бы вставить Шамши–Ададу мозги и удачливую дерзость этой вавилонянки, решимость и хватку Нинурты, твою осторожность и рассудительность, мне никого другого и желать было бы не надо. Но боги никогда не согласятся, чтобы среди смертных появился человек, достойный их величия, поэтому приходится считаться с Шурданом. Чего–чего, а разума у него
Салманасар окончательно утратил веселое настроение и с горечью добавил
— Беда не в том, что Шурдан отважился разыграть свою партию. Если бы сынок имел в виду пользу государства, я бы не стал подвергать его опале. Беда в том, что он встал на сторону тех, кто крепко держится за прежние привилегии и не ощущает дыхания времени, а это обрекает страну Ашшура на будущее поражение. Еще не получив царский жезл, венец, повязку и жертвенный посох, Шурдан ухитрился попасть по влияние чуждой нашим намерениям воли.
Он полагает, что нашел могущественных союзников, но при этом успел связать себя невыполнимыми обязательствами. Он и вообразить не может, какую опасную игру он затеял. Провозглашенный царем, он будет вынужден плясать под дудку сильных в городских общинах, а этим только дай волю – они в момент наложат тягло на переселенцев, затем перегрызутся между собой. Я не вижу, как Шурдан смог бы утихомирить их, если будет обязан им троном? Более всего меня страшит обнаружить в наследнике разрушителя власти. Тем более, расхитителя государства.
Салманасар улегся на тахту, подоткнул под себя подушку и, обращаясь к полководцу, добавил.
— Чтобы этого не случилось, ты должен взять Дамаск.
— Как?! В этом году?
— В этом году не получится. Бен–Хадад хитер. К тому же я дал слово, а кое–какие клятвы следует исполнять. Я уверен, ждать нам недолго. Пока у нас перемирие ты должен еще раз осмотреть стены Дамаска. Неужели там нет слабых мест?..
Затем он неожиданно сменил тему
— Что касается женщины…
— Причем здесь женщина? – забеспокоился Иблу.
— При том, – решительно заявил царь. – Эта вавилонянка уже доказала, что боги любят ее. Мне было предсказано – Иштар с тем, с кем она будет близка.
Голос Иблу дрогнул
— Государь…
— Не беспокойся, никто не подвергает сомнению право Нинурты владеть ею. Ты должен объяснить Шаммурамат, что я надеюсь, она удержит Нинурту от легкомысленных поступков.
Мир был подписан в ставке Салманасара. Царь царей вел себя любезно, однако в количестве дани уступать был не намерен. Его войска уже плотно обложили Дамаск и если бы Иблу, осмотревший городские укрепления, дал хотя бы призрачную надежду на возможность скорого взятия этой набитой богатствами сокровищницы, он нисколько бы не раздумывал – на глазах у Бен–Хадада разорвал пергамент, разбил бы таблички, которые уже отправился на обжиг в походную печь, затем, вышвырнув Бен–Хадад из своего шатра и, позволив ему вернуться в город, бросился бы на бастионы Дамаска.
С тем же откровенным доброжелательством поглядывал на худощавого приветливого старичка и
— Если дело пойдет так и дальше, я не стал бы жертвовать жизнью, чтобы спасти Нинурту и Шаммурамат – пусть мечи рассудили бы нас. Тебе повезло, великий царь, боги на твоей стороне, они подарили тебе дочь Владычицы. Мне же поднесли порченую смокву.
— Ты разговариваешь со мной на равных, царь, – ответил Салманасар, – и мне это нравится. Это означает, что ты принял наши условия и почувствовал облегчение. Давай оставим наши царские дела и поговорим как добрые соседи или как родственники, ведь мы же с тобой родственники, хотя и дальние. Нам необходимо прийти к согласию. Послушай старика. Этот совет я даю даром, в благодарность за то, что ты спас моего начальника конницы и его жену. Что касается Гулы, я надеюсь, ты простил ее?
Бен–Хадад признался.
— Это труднее обещать, чем исполнить, – признался сириец. – Когда я вспоминаю об этой одержимой, у меня все кипит внутри.
Салманасар с прежней рассудительностью объяснил.
— Она как никак приходится мне какой-то там племянницей. Стоит ли давать повода моим оглашенным вопить об оскорблении, нанесенном царствующей семье Ашшура? Гнев, кипенье внутри – это для черноголовых, но не для любимцев богов. Я слыхал, Гула страдает от ран? Оставь Сарсехима, он уже поставил на ноги Шаммурамат и, к радости Нинурты, даже ухитрился сохранить ребенка. Эта новость скрасила муки, которые им пришлось испытать.
— Ты полагаешь, царь, мне нужен соглядатай в моем доме?
— Сарсехим – подданный Вавилона. Если ты считаешь его соглядатаем, то более неудачливого шпиона я не встречал. Везде, где он хотел бы навредить, он творит добро. Задумайся над этим.
— В таком случае я бы оставил и скифов, – Бен–Хадад вопросительно глянул на собеседника.
— Ими распоряжается Мардук–Закир–шуми. Вряд ли царь Вавилона согласится оставить их у тебя, ведь они входили в его личную охрану. Я бы сам с удовольствием взял их на службу, но Ардис отговорился тем, что у него семья в Вавилоне, а Партатуи–Бурю уже взял к себе Иблу. Туртан не прочь дать ему под начало кисир конных воинов.
Бен–Хадад по привычке хмыкнул.
— Это удачное приобретение, если учесть, что Буря умеет на полном скаку стрелять из лука. Ему будет чему обучить всадников Нинурты.
— Значит, мы поняли друг друга. Теперь я с легким сердцем могу указать тебе на кладезь всякого добра, из которого ты сможешь восполнить ущерб, нанесенный тебе моей якобы неуемной жадностью. Вчера мне привезли донесение из Самарии (сноска: Столица Израильского царства). Твой союзник Иорам согласен на все, чтобы только я простил его, дерзнувшего воевать со мной. Он озабочен тем, что ты сумеешь добиться почетного мира, и умоляет меня не верить ни единому твоему слову. Вот пергамент. Можешь убедиться, это подлинник.