Семизвездное небо
Шрифт:
Все еще не глядя ему в лицо, отец сдержанно спросил:
– Что значит - по-старому мыслит? Ты мне можешь объяснить?
Я видел, что отец раздражен. Не считает ли он, что Рамзи-муэллим не только своего отца - всех стариков причисляет к разряду мыслящих по-старому?
– Ну, отвечай же, муэллим, или ты меня не понял?
– настаивал отец, видя, что тот молчит.
– Раз, по-твоему, Ильяс-киши мыслит по-старому, я начинаю сомневаться в том, что ты сам мыслишь по-новому. И знаешь почему? Потому что всем известно, что мысли ценны старые, а платье - новое. Все со временем старится, а мысль только молодеет. Потому-то
– Ай уста, ну вы прямо...
– Погоди, раз ни твой отец, ни я, ни кто бы то ни было другой, не выступает против учения, значит, нельзя сказать, что мы мыслим по-старому. Это не называется мыслить - это простое невежество. И Ильяс-киши так никогда не скажет. Он, наверное, говорит совсем другое. Он, вероятно, думает, что можно учиться и не выезжая в большие города, даже высшее образование получить.
Рамзи-муэллим иронично улыбнулся:
– Как это может быть, уста? Ведь в селе ни института нет, ни...
– Есть, в селе все есть, - прервал его отец.
– В селе даже академия есть. Вопрос только в том, сумеешь ли ты в ней учиться. Вот посмотри, - он повел рукой, указывая на ущелье Агчай, золотистые склоны Бабадага, снежные вершины Карадага.
– Что все это, как не академия?
– Академия естественных наук, - полусерьезно-полушутливо поговорил Рамзи-муэллим.
– Нет, это неверно. Академия человековедения. Ведь человековедение самая большая наука. Все остальное - ее ответвления.
Мне хотелось взлететь и порхать, только вот крыльев мне не хватало. Меня восхитила красота речи отца, гармония произносимых им слов, блеск в глазах. Рамзи-муэллим все еще смотрел на него безразличным, насмешливым взглядом.
– И знаешь, эта наука, эта академия, с чего начинается?
– продолжал отец, видя, что тот молчит.
– С труда.
– Учение тоже труд!
– Конечно. Причем самый тяжелый, но ведь и самый благодарный.
– Вдруг что-то вспомнив, отец улыбнулся. Указывая пальцем на большой камень, что лежал рядом, он продолжал: - Выучить один урок в книжке Гюльназ труднее, чем расколоть вот этот камень молотком на сто частей.
Ирония внезапно исчезла с лица Рамзи-муэллима.
– Ай уста, вы все это говорите своему сыну или обращаетесь ко мне? обиженно произнес он.
– Вам обоим.
– Я, слава богу, выучился в Ленинграде, и сын твой учится в Баку... Он не смог закончить фразу, наверное, не знал, где я учусь.
– Эльдар, ты, кажется...
– Я учусь в университете.
– Отлично. Действительно, есть чем гордиться. Где Чеменли, а где Ленинград, Баку! Верно я говорю, ай уста?
– Как? Значит, Чеменли тебе уже мал?
– Нет, этого я не сказал... Когда слышишь, что молодой человек из Чеменли учится в высшем учебном заведении какого-то города, сердце наполняется гордостью. Знаешь, что, вернувшись, он привезет в село свет науки.
– Вдруг, взяв в руки пачку тетрадей, Рамзи принялся в ней что-то искать. Уж не собирается ли он показать нам тетрадь Шахназ? Я уже подумывал, куда бы сбежать, как вдруг он произнес: - Вы только взгляните... Прочитав такие записи, хочется совершить в Чеменли революцию, революцию науки, революцию просвещения. Потому что мы все еще пребываем в невежестве...
– Он раскрыл тетрадь и начал читать: - "Великий Галилей, стоя перед красным пламенем костра, с гордостью сказал: "И
Что бы это значило? Я издали узнал почерк Гюльназ. Ведь исписаны целых две страницы. Что на них написано? Но Рамзи-муэллим дальше не стал читать. Не очень разобравшись в смысле этих фраз, отец спросил:
– А дальше? Я ничего не понял, муэллим...
– Дальше? Дальше ничего нет. Десятиклассник целых две страницы исписал одной фразой, - учитель повертел тетрадь перед глазами отца.
– Галилей... Галилей... К тому же должен заметить, что сегодняшний урок не имел никакой связи с Галилеем.
– Наверное, просто не знал урока, - с тайным беспокойством спросил вдруг отец.
– Нельзя ли узнать, кто это написал, муэллим?
– Думаю, вам будет интересно, - с этими словами он повернул тетрадь к нам обложкой.
– Ученица десятого класса... Абасова Гюльназ Алмардан гызы...
Отец удивленно посмотрел на меня, но, увидев, что я еле сдерживаюсь от смеха, обернулся к учителю:
– Что это значит, муэллим? Объясни, пожалуйста.
– Это значит, что некоторые ученики, проучившиеся целых десять лет, ничего не запомнили из школьной программы, кроме нескольких слов, которые когда-то произнес Галилей. Вот и все, что ваша дочь усвоила из курса физики!
– Но ведь Гюльназ хорошая ученица.
Я не расслышал, что ответил учитель. Что можно было сказать педагогу, который превратился в мишень для насмешек моей любимой сестры, и не только сестры, все равно так ничего и не понявшему? Как можно было объяснить этому болвану, что сочинение моей сестры - насмешка над ним, неудачливым учителем?
– Но я все-таки не поставил вашей дочери двойку. Рука не поднялась. И знаете почему? Потому что, если здесь, в этом глухом селе, Гюльназ известно имя Галилея, если она помнит хотя бы единственную фразу, сказанную им, - это уже большое дело. Правильно я говорю?
Наступило тревожное молчание.
– Нет, неправильно ты говоришь!
– не сразу возразил отец.
– Ты должен был поставить Гюльназ двойку. Потому что именно здесь, "в этом глухом селе", нельзя жить тихо. Нельзя бессмысленно заучивать как попугай единственную фразу, сказанную когда-то пусть даже великим человеком.
– Нет, уста, нет... Это не так... Педагогика нас учит...
– Чему учит? До каких пор нас будут учить?
– Крепко зажав в руке кисет с табаком, отец перебил его.
– А когда у нас будут учиться? Если ученье хорошая вещь, а это бесспорно хорошая вещь, пусть немного и у нас поучатся...
– Он показал рукой на далекий горизонт за Бабадагом.
– Мы у них будем учиться, а они - у нас. Вот это и будет называться наукой.
– А чему им у нас учиться?
– удивленно вздернул брови Рамзи.
– Может быть, вы хотите сказать, пусть откроют в этих горах научно-исследовательские институты?
Отец взглянул на меня. В его выразительных глазах таилась тонкая улыбка. Я ждал. Интересно, как повернется разговор?
– Чему у нас учиться?
– Отец вытащил из расшитого кисета с табаком обрывок газеты, стал неторопливо скручивать папиросу.
– Жить, как мы живем... Да, жить здесь, среди этих гор, добывать хлеб из монолитных плит Агчая - наука. Причем, учитель, великая наука. Но что поделаешь, - в книгах, которые вы читаете, наверное, об этом ничего не написано...