Семнадцать мгновений летнего дня
Шрифт:
Лизка неумолимо выздоравливала. Кашель прошёл, остались сопли и чуть хриплый голос – но уже не севший и не мальчишеский. Нам оставалось только надеться, что Шумахер, в отличие от нас, никогда не задумывался, чем отличаются голоса у мальчиков и девочек, может ли «Лёва» оказаться совершенно не тем, за кого себя выдаёт, и почему говорит теперь так редко и коротко.
А в глазах Лизы я то и дело читал панику. Рано или поздно Шумахер всё равно ведь всё поймёт – не бывает мальчишек, у кого в четырнадцать лет голос не ломается, не даёт «петуха»… Да и чем жарче на улице становилось,
«Я боюсь», – писала мне Лизка иногда. Я утешал и объяснял, что Шумахер – отличный парень, и всё будет хорошо, но как, когда и что это будет за «всё», я не знал и даже сам себе плохо верил.
Наконец, нам пришёл ответ от Арабова знакомого, неожиданный и только больше запутывающий ситуацию.
«Добрый день, Михаил!
Прошу прощения за задержку. Фраза, которую вы сфотографировали, переводится примерно, как «Спасибо тебе, советский друг» и, по всей видимости, является дарственной.
Однако у меня встречный вопрос: где же вы нашли эту надпись?
Я уже однажды сталкивался с точно такой же и не думал, что увижу её вновь при таких обстоятельствах.
С уважением,
Андрей Катасонов
P.S. Михаил, вопрос не праздный. Может ли так быть, что надпись – та самая?»
Прикрывая экран телефона от солнца, я зачитал письмо вслух и потом передал по кругу. Что можно было думать о таком ответе? Целый сонм различных теорий крутился в моём мозгу, пока Лизка и Шумахер, пихаясь локтями и отнимая друг у друга телефон, читали…
– Смотрите-ка, – вдруг обратил внимание Саня, – а что, если «АИБ ОТ АГК» – это кому и от кого? Тогда «Андрей Катасонов» – подходит!
– В смысле?
– Ну, если это значит «такому-то от такого-то», а вместо имён – просто ФИО? Андрей Катасонов – это А-«что-то там»-К, а значит, вполне может быть, что и «АГК».
– Ну ты мозг… – восхищённо протянула Лизка и совсем по-мальчишески присвистнула, а я невпопад, с тоской подумал, как же ей потом, когда маскарад раскроется, будет непросто «переучиваться» обратно. И как к ней Саня отнесётся? И… Столько разных чувств вокруг Лизки переплелось – диву даёшься, как это она умудряется.
– Холин? Ты что думаешь? – обернулся ко мне Шумахер, обратно укладываясь на траву. Письмо застало нас жарящимися под солнечными лучами на речке (с некоторых пор, впрочем, словосочетания «на речке» или «за речкой» будили в моей памяти совсем не те ассоциации – так называли Афганистан тогда , за то, что река Амударья отделяла его от «советского» Таджикистана).
– Была такая мысль, – вздохнул я. – Что отвечать-то будем, господа и… кхм, товарищи?
– А может, признаться? – Лизка вернула мне телефон и улеглась локтями прямо на Шумахера, наблюдая, как я задумчиво вожу пальцем над клавишами,
– В чём признаться? – покосился я на них. – В ограблении банка?
– Да нет, – фыркнула Лиза. – Что нашли нож. Наверняка это и есть тот самый АГК!
– Не подлизывайся к Шумахеру, – не удержался я от подколки и с некоторой долей удовольствия принялся наблюдать, как «Лёва» заливается краской. Ой, Лизка, горе ты моё рыжее, верёвки вьёшь же из всех окружающих, а сама трогательно в глаза заглядываешь… – И вообще, за такие находки нас по головке не погладят дяди из полиции.
– А ты не пиши, что грозный клинок. Напиши «нож», а если он в курсе, так и сам поймёт, – внёс свои пять копеек Саня, бесцеремонно спихнул с себя Лизу и сел. – И вообще, айда купаться. Кто как, а я сегодня в плавках.
Я покосился на Лизку, которая натужно кашлянула и завела, было, старую песню про простуду, но тут Саня решительно вздёрнул её за руку:
– Так, Гальцев, голову мне не морочь!
Лизка на заплетающихся ногах пролетела шаг вперёд и распростёрлась у него на груди. После показавшихся ей, верно, безумно долгими, считанных ударов сердца она покраснела, сжалась и отскочила. В этот момент она уже решила, что Шумахер узнал её секрет, «не морочь» – это о мальчишеском наряде, и…
– Сань, сбавь обороты, – неведомая сила заставила меня броситься Лизе на выручку. – Детей не пугай!
Но Шумахер и сам понял, что сказал что-то не то, и озадаченно шагнул к Лизе, а та подалась назад.
– Эй, Лёв, ты чего… Я просто хотел сказать, что мороженное ты жрёшь так, что за ушами трещит, а купаться – горло простудить боишься. Хватит! Пошли, – он потянул её за руку к воде, а Лизка брыкалась и вопила что-то про то, что без футболки на солнце «сгорит, как во́мпер!».
И быть тут большой беде, но у меня зазвонил телефон, и я прикрикнул на Саню с Лизой, чтобы заткнулись.
– Алло?
– Михаил, не хотел бы я тебя так огорчать… – как всегда обстоятельно начал дед.
– Что такое?! – тут же перепугался я. С дедом что-то случилось? Или с бабулей? Или… Это был извечный страх, знакомый всем, кто живёт с пожилыми людьми.
– Тут… твои родители пожаловали, – после некоторой заминки развеял мои опасения дед. – Очень настаивают на встрече. Увы. Я тут бессилен.
Я не успел огорчиться, потому что после осознания, что с дедом и бабушкой всё в порядке, мыслями вновь вернулся к Лизке и её беде. А тут… выход!
– Момент – и буду на месте. – Я повесил трубку, убедился, что телефон меня разъединил и только после этого крикнул: – Лев, бегом домой, мои родители пожаловали!
Лизку не нужно было дважды упрашивать – ко мне домой она рванула едва ли не шустрее меня самого. Сане пришлось махать рукой уже на бегу, объясняя, что при «тёплой семейной встрече» он будет немножко лишним…
Несмотря на то, что небо было девственно чистым, без единого облачка, словно купол, покрытый густо-голубой эмалью, в воздухе ощутимо запахло грозой.