Семья Рубанюк
Шрифт:
«Тридцатьчетверки», вырываясь из засады, не успев освободиться от маскировочных ветвей на броне, устремились вперед. В оранжево-серых клубах вздыбленной пыли нельзя было ничего толком разглядеть, однако по звукам Петро определил: гитлеровцы начинают отходить.
Пользоваться танками как прикрытием не было смысла: густая пелена пыли явилась отличной завесой, и бойцы, ринувшиеся из окопов вслед за Петром, бежали, не пригибаясь, теряя друг друга из виду и перекликаясь, как в тумане.
Петро, с трудом поддерживая связь
Справа, за обрывом к Дону, группка вражеских автоматчиков, отстреливаясь, залегла. Петро крикнул ручному пулеметчику Шмыткину, чтобы тот перенес огонь на них, и, пригибаясь за кустами, бросился с отделением Шубина, вырвавшимся вперед. Он уже был шагах в пятидесяти от обрыва, когда из полуобгоревшего рыжего куста сверкнуло пламя… Выстрела Петро не слышал. Взметнув руками и выронив автомат, он упал на песок.
Сознание не возвращалось к Петру долго, и когда он очнулся, солнце стояло уже высоко.
Напрягая память, Петро вспоминал обо всем происшедшем. Раскачиваясь, как пьяный, упираясь в землю ладонями, он сел, огляделся. На гимнастерке и рядом на песке глянцево блестела засохшая кровь.
Каждое движение стоило Петру огромных усилий, и прошло немало времени, пока он, обнаружив на шее сквозную рану, с трудом извлек из полевой сумки индивидуальный пакет и сделал себе перевязку. Мучила нестерпимая жажда, знобило, перед глазами плыли желтые и фиолетовые круги… Он понимал, что нужно во что бы то ни стало превозмочь слабость и выбраться из кустов, пока его окончательно не оставили силы.
Он поднялся, шагнул, и в то же мгновение невдалеке раздалась пулеметная очередь. Шагах в ста были вражеские солдаты. Петро заметил их и лег на землю.
Сжав зубы, чтобы не застонать, он отполз в сторону, долго лежал, прислушиваясь. Было ясно, что кругом враги. Петру даже почудился их разговор, и он инстинктивно схватился за автомат. Не выпуская его, ощупал карманы шаровар, гимнастерки. Сознание пронзила мысль: слабый и безоружный, он может попасть в плен, и тогда к врагу попадут его документы: партийный билет, удостоверение личности, карта…
…Петру представилось, как его партийный билет, алая заветная книжечка, которой он так всегда гордился, которую сумел сохранить, когда шел из окружения, попадет теперь в руки врагов…
Он торопливо достал партбилет, затем другие документы, письма и фотографию Оксаны, уложил все в полевую сумку — подарок брата. Пошарив глазами по сторонам, заметил обломок дерева. Знакомое ощущение тошноты, предшествующее обмороку, вынуждало торопиться. Петро поспешно вырыл небольшое углубление, положил в него сумку и заровнял землею… Надо было бы оставить какую-нибудь метку, но он успел об этом только подумать и вновь впал в беспамятство.
…Пришел
К его койке бесшумно приблизилась женщина и склонилась над изголовьем.
— Надо лежать спокойно, — произнесла она. — Как себя чувствуете?
Ее мягкая теплая рука коснулась руки Петра. Она пощупала его пульс, вытерла марлей лоб и лицо, поправила подушку.
Петро, покорно ей подчиняясь, оглядел палатку. На близко сдвинутых друг к другу походных койках лежали тяжело раненные. Брезентовый полог был поднят, легкий ветерок шевелил листву деревьев, колебал марлевые занавески, но в палатке стояла духота, запах йодоформа и эфира подступал к горлу. Вали доносились приглушенные расстоянием орудийные выстрелы, пулеметный стрекот.
Петро лизнул губы горячим языком, невнятно спросил что-то. Женщина нагнулась ниже.
— Где мы? От Дона далеко?.. — раздражаясь оттого, что его не понимают, повторил вопрос Петро.
— Лежите, лежите, голубчик. Нельзя разговаривать.
— Мне надо знать, — упрямо твердил Петро, намереваясь приподняться. — Документы мои… подобрали?
— Лежите же, — испуганно произнесла женщина, придерживая его за руку. — Не нужно волноваться. Нашли ваши документы.
Петро, поняв, что она просто успокаивает его, сердито сказал:
— Если сумку… не принесете, я встану…
— Эх, какой вы! Ведите себя спокойненько, придет дежурный врач, с ним поговорите.
В углу заворочался, застонал раненый, и сестра, поправив на груди Петра простыню, отошла к нему.
С соседней койки пожилой мужчина с забинтованной головой смотрел на Петра тяжелым, неподвижным взглядом.
— Не знаете, где мы? — спросил его Петро шепотом.
— В Багаевской.
— А немцы? Отогнали их?
Сосед Петра устало прикрыл веки. Он был очень слаб, и Петро стал искать глазами кого-нибудь другого, кто смог бы ответить на его вопрос. Но сосед, помолчав и собравшись с силами, сказал, медленно шевеля тонкими, бескровными губами:
— За Маныч их отогнали. Там и меня… достало…
Петро пошевелил ногами, одной рукой, другой. Он мог двигать ими, и только в затылке и на шее отдавалась резкая боль, словно туда вколотили гвоздь. Все же руки, ноги были целы; это успокоило Петра, он забылся.
Громкий, сиповатый голос заставил его очнуться. На сотен койке сидел врач с темно-серым, изрытым оспой лицом и непомерно длинными руками, на которых выпирали узлы вен. Заметив, что Петро проснулся, он пересел к нему.
— Ну, голубчик, жив-здоров? — с профессиональной фамильярностью спросил он. — Хорош был. Теперь пойдешь на поправку. Послезавтра эвакуируем…