Семья Рубанюк
Шрифт:
— У меня документы на передовой остались. Их найти надо…
— Какие документы?
Петро рассказал. Врач выслушал его внимательно, задумчиво потер переносицу.
— Марина, — окликнул он одну из сестер, — ну-ка, справься, сумки младшего лейтенанта Рубанюка не подобрали санитары?
Девушка с синими, строгими глазами подошла и внимательно посмотрела на Петра.
— Ничего не было — ни оружия, ни сумки. Я регистрировала.
Врач беспомощно развел руками. Поднимаясь, он шутливо пообещал:
— После
Одернув халат и дав сестрам указания, он ушел из палатки. Девушка вернулась к койке Петра. Он лежал с нахмуренными бровями, сердито сжав губы, и сестра, взяв его за руку, погладила ее.
Пристально глядя ей в глаза, Петро уловил в них сострадание, и это покоробило его. Он отнял руку и спрятал под простыней.
— Почему вы на меня сердитесь? — спросила девушка с улыбкой.
— Не люблю, когда на меня так смотрят.
— Я думаю, как помочь вам, а вы…
В голосе девушки зазвучала обида.
— Если поможете, будем друзьями, — сказал он. — Вы член партии?
— Комсомолка.
— Тогда вы поймете меня… У меня партийный билет остался.
— Поговорю с начальником, — сказала сестра, подумав. Она ушла, а Петро, проводив ее взглядом, подумал об Оксане. Девушка чем-то отдаленно напоминала ее.
Ему вдруг вспомнилось письмо хирурга к Оксане. Оксана горячо уверяла, что ничего не может быть у нее с этим человеком, хотя она уважает и ценит его. И все же думать о том, что Александр Яковлевич старался попасть в один медсанбат с Оксаной, Петру было неприятно.
Он искрение верил Оксане и сейчас подумал о себе осуждающе: «Ревнивец, как и все… Сколько еще этого в человеке!..»
К Петру подошел юный курчавый паренек с костылями. Ему, видимо, было скучно, и он искал собеседника.
— Недавно в госпитале? — спросил он. — Я уже пятые сутки…
Разговаривать Петру не хотелось, да и было трудно, и он лишь слегка кивнул.
— Нравится сестричка Марина? — спросил, подмигнув, парень. — Ребята из нашей палатки пробовали приударить… Ни-ни: посмотрит вот такими глазами, улыбнуться улыбнется, а только пользы от этой улыбки никакой…
— А какую же тебе пользу надо? — сказал Петро, поморщившись. — Делать вам, хлопцы, нечего.
— Это верно, делать нечего, — добродушно согласился парень. — Скучища…
Он зевнул и, подхватив подмышки свои костыли, поковылял в другой угол палатки…
Госпиталь жил обычной жизнью. Поступила новая партия раненых. Готовили к эвакуации в глубокий тыл тех, кого госпитальный персонал именовал «транспортабельными».
Весь вечер и на следующий день Петро ожидал прихода сестры, обещавшей доложить о нем начальнику госпиталя. Но девушка не появлялась.
После обеда Петро с помощью няни поднялся, медленно ступая, впервые вышел из палатки.
Госпиталь
Петро побродил меж палаток, надеясь встретить знакомых.
На траве, в тени большой шелковицы, читал газету старший лейтенант. По его запыленной гимнастерке и потному лицу Петро определил, что прибыл он совсем недавно.
— Не с переднего края, товарищ старший лейтенант?
— Оттуда.
— Что там?
— Сидим… окопались.
— Фашисты по ту сторону Маныча?
— По ту.
Старший лейтенант охотно рассказал все, что знал: продвижение противника пока приостановлено, и он зарылся в землю. Но силы к нему подходят большие; видимо, готовится удар на Ростов.
«Завтра же уйду, — решил Петро, слушая старшего лейтенанта. — А то зашлют, чего доброго, куда-нибудь в Куйбышев или Казань…»
Подобрав брошенную кем-то палку, он зашагал мимо акании и тутовников к поблескивающему сквозь листву Дону.
Тропинка извивалась в густых зарослях бурьяна, ужом ползла меж старых фруктовых деревьев. Петро рукой защитил лицо от ветвей и с наслаждением вдыхал сладковатый, словно настоенный на подогретых травах воздух. То, что он мог идти хотя медленно, но без посторонней помощи, радовало его, как ребенка.
Невидимый в чаще листьев удод тянул свое «уду-дуд…удо-дуд…» Гудели в прозрачном воздухе шмели, шмыгали в кустах безмолвные пичужки.
Все будило столько воспоминаний о детстве, мичуринских питомниках, Чистой Кринице, что у Петра закружилась голова.
Он сел, потом прилег на траве, под грушей. Разглядывая листья, свисающие над головой, он сразу определил, что дерево сильно повреждено медяницей; человеческие руки уже давно не прикасались к нему.
Петро представлял себе яблоневые сады Чистой Криницы, потом воображение его нарисовало необозримые зеленые массивы парков и рощ, оставшихся на земле, захваченной оккупантами. Петро когда-то мечтал составить карту. Это был бы взгляд в будущее, смелый и волнующий план, по которому люди могли бы украсить каждый уголок плодовыми и декоративными деревьями, питомниками, виноградниками, цветниками…
Сейчас, глядя на заброшенный колхозный сад, Петро думал о том, что после войны, когда смолкнут орудия и можно будет вернуться к труду, придется начинать почти все сначала…
— Вы почему на земле спите? — раздался над ним строгий голос. — Кто вам позволил вставать?
Петро раскрыл глаза и приподнялся. Это была Марина.
— А я и не думал спать, — благодушно произнес он. — Лежал, вспоминал кое-что…
— Вас начальник разыскивает. — Сестра смотрела на него возмущенными глазами.