Семья Рубанюк
Шрифт:
Все долго и дружно аплодировали комдиву, и Оксана порадовалась, видя, как посветлело лицо Ивана Остаповича.
— Хоть и строг наш комдив, а любят его, — заметил, наклоняясь к ней, Романовский.
К столу подходили, один за другим, офицеры, солдаты. Генерал вручал им от имени народа награды, и обветренные, опаленные солнцем лица воинов преображались, будто и не было позади у каждого тяжких испытаний, лишений, смертельной опасности.
Оксане вспомнилась фраза, произнесенная Романовским, когда она уходила из санбата: «Если
Мысленно она перенеслась к тем годам, когда ей с такими усилиями удалось поступить в мединститут, вспомнила изнурительные, бессонные ночи в госпитале и медсанбате. Нет, чем было труднее, тем полноценнее, счастливее она себя чувствовала! Это было уже в характере…
Последние дни, живя с девушками-снайперами, сдружившись с ними, она видела, что и они, чистые, прекрасные в споем мужестве девушки, никогда не думали о том, как бы пройти воину дорогами полегче, а рвались туда, где было опаснее.
Оксана хотела сказать об этом Романовскому, но тут назвали его фамилию, и он, сутулясь, поправляя поясной ремень и гимнастерку, пошел к столу.
Потом, вслед за капитаном Касаткиным, вызвали Сашу Шляхову. Девушка поднялась с чуть побледневшим от волнения лицом, затем овладела собой и подошла к генералу уверенным шагом.
Ей вручили орден Красной Звезды.
Оксана с сияющими глазами хлопала и ей, и Марии, и Нине, и Клаве Марининой.
Она с улыбкой наблюдала, как суетится возле орденоносцев фотокорреспондент Репейников, с запыленным многозначительным лицом, и вдруг неожиданно услышала свою фамилию. У нее онемели ноги, перехватило дыхание.
Впоследствии она смутно вспоминала, как ее со смехом подталкивали, и она шла, словно во сне.
По примеру других, Оксана хотела произнести несколько благодарственных слов, но поняла, что никакими обычными словами ей не выразить того высокого, неизъяснимо радостного чувства, которое она испытывала.
Генерал Ильиных, видя, как у нее от волнения дрожат пальцы, держащие коробочку с рубиновой пятиконечной звездой, улыбнулся Ивану Остаповичу:
— Беда-а… Куда вся храбрость у них девается?..
Два дня спустя, когда Иван Остапович Рубанюк собирался ехать в медсанбат на последнюю перевязку, из штаба армии прибыл офицер связи со срочным пакетом. Вскрыв его, комдив приказал немедленно вызвать командиров полков.
— Готовься к серьезным делам, — сказал он начальнику штаба, передавая секретный боевой приказ.
Менее чем через час штабные офицеры и командиры полков были в сборе.
Рубанюк, развернув новенькую десятикилометровую карту Генштаба, ознакомил их с обстановкой.
…Противнику удалось остановить наступление советских войск,
Остро отточенный карандаш командира дивизии обводил населенные пункты, дороги, привычно чертил стрелы предполагаемых ударов и контрударов.
— По имеющимся разведывательным данным, — в спокойном, внешне бесстрастном голосе Рубанюка послышалась еле уловимая усмешка, — немецкое командование задалось целью снова захватить Белгород… Для осуществления этой задачи созданы две крупные группировки — Ахтырская и Колонтаевская…
— Пять танковых дивизий, — подсказал начальник штаба.
— Позавчера немцы перешли в контрнаступление, — продолжал Рубанюк, чуть повысив голос. — Им удалось прервать боевые порядки наших войск и снова ворваться в Ахтырку…
Он зачитал приказ командующего армией. Дивизии предстояло этой же ночью совершить марш и совместно с танковым соединением, уже завязавшим бой, воспрепятствовать продвижению противника…
Чуть стемнело, полки подняли по тревоге. К рассвету один из батальонов подполковника Сомова, шедший в авангарде, уже развертывался для встречного боя в районе совхоза «Ударник».
Для командира дивизии оборудовали командный пункт за разбитым снарядами хуторком, в низенькой кирпичной постройке. О мирном назначении ее так никто и не мог догадаться. Зато стрелкам эта постройка, судя по всему, служила уже не раз. В двух стенках были прорублены амбразуры для пулеметов, на земляном полу кучами валялись еще не позеленевшие от времени винтовочные гильзы, обертки махорочных пачек, обрывки окровавленных бинтов.
Атамась проворно навел порядок и в этом — котором уже по счету! — командном пункте своего начальника.
Связисты с красными от жары, запыленными лицами быстро подтягивали провод, радист вызывал полковые рации.
Рубанюк и начальник артиллерии дивизии уточняли по карте обстановку, когда на командный пункт пришел майор из танкового соединения.
Представившись, он вытер обильный пот с загоревшего до черноты лица, смущенно попросил папироску.
— Больше суток с машины не сходил, — пояснил он, устало опускаясь на корточки у стены и с наслаждением закуривая.
— Жмут здорово? — спросил начальник артиллерии.
— Они же, знаете… — майор, заволакиваясь дымом, два раза подряд жадно затянулся. — У них масса «фердинандов», «тигров»… Дивизия СС «великая Германия», седьмая и одиннадцатая танковые, десятая мотодивизия, дивизия «мертвая голова»… Вон сколько кинули!
— Что ж… Мертвая так мертвая, — отозвался Рубанюк, не оборачиваясь. — Такой ей и быть!
…В это время километрах в четырех от капе командира дивизии один из батальонов Каладзе готовился к бою.
Комбат Яскин вызвал командира второй роты Румянцева, указал на заросшую кустарником лощину: