Семья Рубанюк
Шрифт:
— Вовремя его ветром нанесло, Степана вашего, — многозначительно сказала Варвара. — Погрелся бы староста сегодня…
Молотилку пустили, но с ней что-то долго не ладилось: то зерно сыпалось в полову, то рвались ремни.
Супруненко, задержавшийся в селе, чтобы следить за молотьбой, сердито кричал На работающих, грозился пересажать всех в подвал за «саботаж». Потом, сказав Малынцу, что хочет перекусить, оставил его у молотилки и, позвав Варвару Горбань, пошел с ней в село.
Выпив у нее дома кружку
— Так вот тебе боевое задание, Варвара Павловна. Организуй себе в помощь надежных женщин и проследи, чтобы никто из полицаев, а главное, Малынец, не удрал из села. Понятно?
— Понятно-то понятно, а чем его, катюгу паршивую, будешь держать, когда у него автомат? Коромыслом?
— Хоть коромыслом. Чем хотите! Ночью будут наши хлопцы. А пока глаз не спускайте! Коней попрячьте, самогоном напойте, что хотите придумайте. Зерно, какое успеют намолотить, никоим образом не уничтожайте.
— Я про это уже знаю.
— От кого?
— Были из леса.
— Ну, тем лучше… Учти, я на тебя надеюсь. Больше сейчас не на кого.
Супруненко оставил пачку листовок подпольного райкома партии, в которых говорилось о необходимости широкой помощи наступающим советским войскам и партизанам, и уехал в Богодаровку.
Варвара поспешила на ток.
К сумеркам несколько центнеров зерна намолотили, нагрузив две машины.
Малынец, не покидавший тока, заикнулся было о том, чтобы продолжать молотьбу и ночью, но женщины так загалдели, что староста поспешил исчезнуть.
Впрочем, ему, фашистскому холопу, было уже в выстой степени безразлично, больше или меньше зерна возьмут из Чистой Криницы его прогоревшие хозяева. Еще с вечера он засыпал полные кормушки овса коням «сельуправы», стоявшим у него в сарае, и предупредил жену:
— Только стемнеет, грузитесь… Да без шума… Федоска с Пашкой на его драндулет сядут. Глухой ночью успеем аж до Михайловки пробечь…
Он еще долго бродил по двору, впотьмах присыпал навозом свежую землю за сараем (несколько мешков с зерном, сахаром и зимней одеждой пришлось закопать), на часок хотел прилечь на груженой подводе, но там уже похрапывала, прижавшись к узлам, жена.
Лег на кухне, на голых досках, и только закрыл глаза, от калитки к крыльцу — шаги. Звякнула щеколда.
— Ты, Пашка? — сонно спросил Малынец.
Скрипнув кроватью, он неохотно поднялся, полез в карман за спичками. Кто-то стоял рядом, часто дышал над его головой, и он уже тревожно спросил:
— Да кто это? Стал и молчит…
— Свети, свети! — ответили из темноты. — Давно не видались, дядько Микифор. Интересно взглянуть.
Руки Малынца затряслись. Все же у него хватило духу, чиркая спичкой, сказать:
— Угадал. Алешка Костюков.
— Он и есть. А вы дуже ждали, что сразу опознали? Да светите лампу,
На крыльце поскрипывали под чьими-то ногами доски, кто-то приглушенно кашлянул, и Малынец, с ужасом осознав смысл происходящего, с силой толкнул вдруг Алексея в грудь, рванулся к окну.
— Э, нет! — ухватив его за пиджак, затем за волосы, глухо произнес Алексей. — На этот раз не выпущу.
Малынец крутнулся, завыл от боли, потом сел на пол, тяжело дыша, суча ногами.
— Поймал сазана, заходите! — крикнул Алексей в сени, прижав на всякий случай старосту коленкой.
Жидкий свет лампочки, зажженной Алексеем, скользнул по лицам вошедших, по красным ленточкам на их фуражках.
Малынец бросился на колени, но тотчас же чьи-то сильные руки встряхнули его, поставили среди хаты.
— Люди добрые, — взвизгнул Малынец. — Не убивайте!
— Не будем, не будем, — пообещал смуглолицый партизан с пышными черными усами. — Селяне скажут, что с тобой сделать. Село будет судить.
Малынец обвел сумрачным взглядом лица партизан.
— Вы меня лучше сами допросите, — сказал он неожиданно. — Я все расскажу.
— Ну, знаешь… — уже сурово сказал черноусый. — Торговаться с тобой не будем.
— Веди показывай, пан староста, свою работенку, — скомандовал Алексей. — За два года много напаскудил.
Он почтительно взглянул на черноусого, спросил:
— Разрешите, товарищ Керимов? Мы уже теперь сами со своим землячком побеседуем.
— Действуйте!
Малынец, вяло переставляя ноги, холодея при мысли об ожидающей его участи, вышел из хаты, безучастно посмотрел, как выводят из сарая лошадей. Жене, кинувшейся с плачем к нему, деловито приказал:
— Вузлы снимайте… Не придется ехать…
Партизаны дружно засмеялись:
— Далеко собирались, господин староста?
— Ну, ступай давай! — коротко приказал Костюк Малынцу, легонько толкнув его к калитке.
Малынец направился было в сторону «сельуправы», но Алексей сказал:
— К Днепру веди… Там, где огородная бригада была. Не забыл?
Малынец покорно повиновался. Чиркая подошвами сапог по мягкой пыльной дороге, он прошел немного, сипло спросил:
— Расстреливать меня ведете, Леша?
— Куда-нибудь приведем.
Около поворота на площадь Алексей, разглядев группу людей, окликнул:
— Ты, Степан?
— Я.
— Есть?
— Сбежал, сукин сын…
— Ну, в другой раз попадется.
— Он, подлец, в сад сиганул, — сказал Степан, пристраиваясь. — Шустрая гадючка.
— Кто это? — спросил из темноты басовитый голос.
— Да Пашка Сычик.
Малынец вдруг остановился, с неожиданной для него решительностью сказал:
— Дальше я, хлопцы, не пойду! Как хотите… Тут решайте.