Семья Рубанюк
Шрифт:
Приказав своему заместителю форсированным маршем, вести роту в указанный район, Петро немедля направился туда.
На полпути ему повстречалась группа раненых. Они брели со стороны каменоломен.
— Как там? Держатся? — спросил Петро.
— Бомбит, обстреливает — спасу нет, — мрачно ответил пожилой солдат в измазанной грязью шинели и с толстым бинтом на окровавленной руке.
— Я спрашиваю, держатся?.. Не продвинулись фашисты?
— Покудова нет.
Петро ускорил шаг. В воздухе непрерывной каруселью кружились «юнкерсы»; они бомбили село.
Обстрел продолжался минут двадцать, затем Петро заметил серию красных ракет, взметнувшихся в расположении противника.
«Сейчас пойдут в атаку», — догадался он и, выбравшись на дорогу, заспешил к каменоломням.
Навстречу ему бежали несколько бледных, растерянных солдат.
— Сто-ой! — крикнул Петро, выхватив пистолет. — Куда бежишь? — Он яростно, в упор посмотрел на добежавшего до него солдата с винтовкой. — Куда бежишь? Где командир?
Солдат скользнул глазами по его погонам, оглянулся на товарищей.
— Все бегут…
— Командира в клочья разнесло, товарищ лейтенант, — сообщил, тяжело дыша, второй солдат.
— Ложись!.. Кому говорю? А ты куда?
— Я связной!
— Ложись! Все ложись!.. Занимай оборону. Сейчас гвардейцы будут здесь…
Властный тон Петра, его решительное лицо отрезвили бойцов. Они залегли за камнями, выжидающе поглядывали на молодого командира.
Рота уже подоспела, и Петро, приказав задержанным им солдатам возвращаться в свое подразделение, с ходу контратаковал перешедших в наступление гитлеровцев.
Ошарашенные неожиданной контратакой, фашисты дрогнули, вскоре их удалось смять. Петро, умело воспользовавшись их растерянностью, одним взводом обошел врага с тыла и выбил из окопов на высотах.
Это были последние высоты перед селением Аджимушкай. К полудню, противник был вышиблен из селения и отогнан от каменоломен.
Петро поднялся на залитый солнцем известняковый взгорок и увидел Керчь с голубой бухтой, разбитые корпуса завода, имени Войкова, левее — узенькую полоску пролива, отделяющую полуостров от Таманского побережья. Оттуда порывы ветра доносили бодрящий холодок…
Мимо прошли два солдата. Петро уловил обрывок их разговора:
— …за той вот канавой… Надо на медпункт, боюсь от своих отстать… Душа надвое разрывается… Думаю: «Возьмем, тогда перевяжут…»
Петро вспомнил свой первый бой под Винницей… Как изменился он с тех пор… Сегодня он вел себя по-настоящему спокойно, решительно… А может быть, потому, что другие верили в его силы и способности, он не мог вести себя иначе…
Размышления прервал Тимковский. Комбат молча стиснул руку Петра, посмотрел на него многозначительно и тепло, но об атаке, проведенной так успешно, не сказал ни слова. Развернув новенькую, хрустящую карту, он указал район, где рота Петра должна была создать опорные пункты обороны.
— Пещеры эти проверил? —
— Послал Евстигнеева с разведчиками.
— Хорошо:.. — Комбат откинул с потного лба выбившуюся из-под ушанки прядь волос. — Здорово мы их сегодня турнули, — весело сказал он. — Керчь заберем, а дальше им зацепиться будет негде… Может, на Ак-Монайских высотах…
— Пролив им не помог, на суше они тем более не удержатся…
Из каменоломни в сопровождении нескольких стариков и женщин вышел Евстигнеев.
— Взгляните, товарищ комбат, — сказал Петро. — Там, оказывается, люди есть…
Высокая женщина, в теплом мужском пальто с меховым воротником, с девочкой на руках, остановилась, озираясь. Она быстро поставила ребенка на землю и, обняв Евстигнеева, исступленно закричала.
Подойдя ближе, Тимковский и Петро содрогнулись, посмотрев на изможденные, землисто-серые лица людей.
— От фашистов прятались, — тихо пояснил Евстигнеев, осторожно снимая руки женщины, судорожно вцепившиеся в его плечи. — Там… такое… Не могу рассказать…
— Родные вы наши, — кричала, захлебываясь, женщина. — Соколики дорогие…
Стоящие кружком жители молча, почти безумными глазами смотрели на командиров. Слезы текли по их запавшим щекам.
— Спасители… с могилы… спасители наши… — твердил старик с полотенцем, повязанным вокруг шеи, и поминутно вытирал костлявой рукой слезящиеся глаза.
— Накормите их! — шепнул Тимковский Евстигнееву. — Там еще люди есть?
— Я далеко не ходил… Фонарь нужен… Как на кладбище…
Петро и Тимковский, освещая фонарем низкие своды и стены, медленно шагали с группой автоматчиков по катакомбам. Пахло плесенью, тленом. Вспугнутые светом, человеческими голосами, шарахались, носясь над головами, летучие мыши.
Петро время от времени приподнимал фонарь, останавливался…
В беспорядке были разбросаны ржавые каски, винтовочные гильзы, противогазы… Несколько скелетов с волосами на черепных коробках лежало у стены.
У стола сидел человек в больничном халате. Перед ним лежали пробирки из-под медикаментов, стетоскоп, листки бумаги. Но вместо лица виднелись оскаленные зубы, впадины глазниц…
На полу, на железных койках в самых причудливых позах застыли истлевшие люди… В углу валялись ворохи одежды — военной, гражданской, заржавленные ящики, опрокинутые стулья…
Еще один длинный переход — и огромный зал. На ящике от снарядов стояла пишущая машинка с вложенным листом бумаги… Рядом на полу — скрюченный скелет женщины в полушубке и темной юбке.
— Какая же смерть ее настигла? — шепотом спросил Тимковский.
Он вынул желтый листок и прочел:
— «От Советского информбюро… В течение восьмого июня существенных изменений не произошло. На Севастопольском участке фронта продолжались упорные бои. Наши войска…»
Запись была оборвана. Тимковский подобрал бумаги, тетрадки, засунул их в сумку.