Семья Тибо (Том 3)
Шрифт:
Он быстро подошел к Жаку и положил ему на плечо свою жилистую руку:
– Вот почему, мальчик, я говорю тебе, и ты можешь поверить Мурлану: утекай!.. Не жди! Возвращайся в Швейцарию! Там, может быть, еще есть работа для таких ребят, как ты. Здесь же дело пропащее, да, пропащее!
Жак вышел от Мурлана с тягостным чувством, которое не в силах был побороть. Где искать поддержки?
Он побежал в "Юманите".
Но Стефани и Галло были на совещании у патрона. Кадье, с которым Жак столкнулся в дверях, успел крикнуть ему на бегу, что Жорес только что был на приеме у двух членов правительства - у Мальви и Абеля
Едва успев расстаться с ним, Жак встретил Пажеса, молодого сотрудника Галло; этот был настроен весьма пессимистически. Военные приготовления в России, по-видимому, усилились: со всех сторон приходят данные, подтверждающие предположение о том, что накануне царь тайно подписал решающий указ - указ о всеобщей мобилизации.
В кафе "Круассан", куда Жак зашел только на минуту, он не заметил никого из знакомых, кроме тетушки Юри, которая сидела в углу зала и, казалось, председательствовала на маленьком женском конгрессе. Взгромоздясь на обитую клеенкой скамью, чересчур высокую для ее коротких ножек, без шляпы, - пряди седых волос словно венцом обрамляли лицо старой фанатички, она жестикулировала и ораторствовала в центре группы женщин, которых собрала здесь, как видно, затем, чтобы преподать им истину. Жак притворился, что не заметил ее, и скрылся.
На улице Сантье, в кафе "Прогресс" уже собралось несколько человек. Сидя за столиками в насквозь прокуренной комнате нижнего этажа, они обсуждали новости дня. Это были: Рабб, Жюмлен, Берте и один приезжий житель Нанси, секретарь Федерации Мерты-и-Мозеля; он прибыл в Париж утром и привез новости из восточных департаментов.
Один германский социалист, с которым он ехал вместе, утверждал, что накануне вечером в Берлине состоялся военный совет. На нем был решен созыв бундесрата 30 . В Германии ожидали "серьезных решений", которые должны были последовать не позже сегодняшнего дня. Мосты через Мозель были заняты германскими войсками. Все висело теперь на волоске. Накануне в окрестностях Люневиля германская легкая кавалерия перешла уже с целью провокации границу и проскакала несколько сот метров по французской территории.
– В Люневиле?
– произнес Жак, внезапно вспомнив о Даниэле, о Женни.
Дальнейшее он слушал рассеянно. Житель Нанси рассказывал, что вот уже несколько дней, как по всем железнодорожным линиям восточных департаментов идут бесконечные вереницы порожняка, который стягивают к крупным станциям, а затем оставляют про запас под Парижем.
Жак сидел молча, со стесненным сердцем. Перед его глазами стоял реальный образ: Европа, скользящая по роковому склону. Какое чудо могло еще вызвать спасительную перемену, резкий поворот общественного мнения, внезапный и твердый отпор народов?
И вдруг ему захотелось побыть с братом. Он не видел его всю неделю. Сейчас время завтрака, и он, конечно, застанет Антуана дома. "К тому же, подумал он, - этот визит поможет мне дождаться минуты, когда можно будет идти к Женни".
– Жак завтракает у Антуана
– Известно ли господину Жаку, что у нас будет война?
– спросил Леон. Что это было - насмешка? Тон был глупо-вопросительный, так же как и взгляд круглых выпученных глаз, но в выражении отвисшей
– На лестнице раздалось щелканье решетчатой двери лифта.
– Вот и господин Антуан, - сказал Леон. И пошел открывать.
Антуан подталкивал плечом маленького старичка в очках, седого, в альпаковом сюртучке. Жак узнал бывшего секретаря своего отца.
Увидев его, г-н Шаль отшатнулся. Встречая знакомое лицо, он всегда быстро зажимал рукой рот, словно заглушая удивленный крик:
– Ах, это вы?
Антуан с отсутствующим видом пожал руку брата, по-видимому, не удивившись, что застал его здесь.
– Господин Шаль прогуливался по тротуару, ожидая меня... Я уговорил его подняться и позавтракать с нами.
– Один разок в счет не идет, - скромно пробормотал Шаль.
Антуан повернулся к слуге.
– Можете подавать.
Они вошли втроем в кабинет, где уже собрались Штудлер, Жуслен и Руа. Груда развернутых газет лежала на письменном столе.
– Я опоздал потому, что после больницы заезжал на Кэ-д'Орсе, - объяснил Антуан.
Наступило молчание. Все хмуро смотрели на него.
– Ну?
– спросил наконец Штудлер.
– Плохо... Очень, очень плохо...
– лаконически произнес Антуан. Он с удрученным видом покачал головой. Затем сказал громче: - Пойдемте к столу.
Яйца всмятку были съедены с мрачным усердием, причем никто не произнес ни слова.
– Судя по тому, что говорит Рюмель, - внезапно заявил Антуан, не поднимая глаз от тарелки, - у нас есть сейчас серьезные основания надеяться, что Англия пойдет с нами. Во всяком случае - не против нас.
– Если так, - спросил Штудлер, - почему же она не поторопится оказать об этом? Это могло бы еще спасти все!
Жак не удержался:
– Почему? Да потому, что совсем не так уже очевидно, что у Англии есть желание спасти все... Англия - это, несомненно, единственная страна, у которой в лотерее мировой войны есть твердые шансы на выигрыш.
– Ты ошибаешься, - нервно сказал Антуан.
– По-видимому, в высших сферах Лондона никто не хочет войны.
Справа от Антуана Шаль слушал, примостившись на краешке стула. Где бы он ни сидел, у него всегда был такой вид, будто он приткнулся на откидной скамеечке. Он поворачивал голову то вправо, то влево и с тревожным вниманием следил за тем, кто говорил в данную минуту; он даже забывал есть. Переполох, происходивший в мире, выходил за пределы его понимания и сопротивляемости его нервной системы. Вот уже третий день, как болезненный страх, все время раздуваемый чтением газет и разговорами, обрушился на беднягу, и единственное, что привело его сюда сегодня утром, - это надежда услышать что-нибудь успокоительное.
Антуан заговорил поучительным тоном, который звучал фальшиво:
– Британский кабинет состоит сейчас из людей, искренне преданных делу мира. К тому же это, пожалуй, наилучшее по составу правительство во всей Европе. Грей - человек дальновидный; он уже восемь лет управляет министерством иностранных дел. Асквит и Черчилль 31 - люди рассудительные и честные. Холден исключительно деятелен и хорошо знает Европу. Что касается Ллойд-Джорджа 32 , то его пацифизм - общепризнанный факт; он всегда враждебно относился к вооружению.