Семья в кризисе: Опыт терапии одной семьи, преобразивший всю ее жизнь
Шрифт:
Дэвид: «Я пытался сделать это дома. Но ничего не получилось».
Карл: «Попытайтесь еще. Возможно, здесь все будет по-другому».
Отец вздохнул и сказал: «Хорошо. Я попытаюсь».
Он повернулся к Клаудии. Когда он это сделал, она оцепенела, как будто ее собирались наказать.
Дэвид начал: «Я всю неделю вспоминал, как наши терапевты заметили, что я бросил или предал тебя, а ты согласилась с этим. Я очень переживал».
Его голос был нежным и немного расстроенным, и он произносил слова с усилием, как будто стыдился проявления своих чувств.
Клаудия попыталась преодолеть неуверенность в себе: «Ну и что тут
Дэвид: «Я подумал, что это может быть важным для тебя».
Клаудия: «Так оно и было, но я прошла через это. Жива, как видишь».
Она определенно не хотела говорить с ним, по крайней мере, сейчас.
Дэвид, ерзая на стуле: «Давай все-таки попытаемся поговорить об этом. Как я тебя предал?»
Клаудия, которая старалась не смотреть на отца, возмущенно ответила на его нажим: «Я не хочу об этом говорить!»
И отвернулась.
Отец обратился к нам с Карлом: «Видите, что происходит? У нас не получается настоящего разговора ни об этом, ни о чем-либо еще».
И это было правдой. Их попытка поработать над своими проблемами была настолько робкой и краткой, что оказалась обречена на провал. Дэвид искренне пытался что-то сделать, но моментально сдался, получив отпор от Клаудии. Сейчас он просил нас помочь ему. Возможно, он ожидал, что мы начнем задавать вопросы или найдем какой-то смысл в том, что мы сейчас услышали. Соблазн вмешаться был велик, – как в ситуации, когда ребенок умоляюще смотрит на тебя и жалуется, что не может зашнуровать ботинки.
Тем не менее, процесс терапии шел на самом деле довольно хорошо. Долгая тишина дала интересный эффект. Освободившись от слов, все, как и я, были вынуждены обратиться к своим внутренним ресурсам. Сначала все растерялись, но потом на первый план вышли чувства. Мы получили доступ к своим эмоциям, которые так часто не можем в полной мере испытать из-за чрезмерного использования слов. Поскольку речь – наше основное средство общения, часто слова употребляются для того, чтобы скрывать чувства, защищаться от них. В тишине некоторые эмоции, с которыми семья боялась столкнуться лицом к лицу, начали проясняться. Когда разговор возобновился, он стал более искренним. Участливая нотка в комментариях Карла, настойчивость и печаль в голосе Дэвида, раздражительность в ответах Клаудии, которая причинила ему боль, – все было значимым, поскольку для нас стало проще делиться своими чувствами.
И все же было нечто глубоко «заблокированное» в общении членов семьи. На прошлой неделе, когда мы пытались узнать, как они живут дома, они, казалось, стремились к ссоре. На этой неделе, когда мы предложили им поговорить друг с другом и открыто выразить противостояние, они как будто застыли. И когда отец попытался быть искренним, дочь отказалась говорить. Семьей управляла какая-то мощная запрещающая сила, она не давала им продвинуться в разрешении проблем.
Сейчас мы с Карлом не собирались вмешиваться. Когда Дэвид повернулся к нам, после того как Клаудия отказалась с ним разговаривать, я твердо сказал: «Попытайтесь еще раз. Возможно, теперь вы сможете продвинуться на шаг дальше».
Дэвид посмотрел на Клаудию, его плечи устало опустились. Казалось, он говорил: «Неужели я должен это делать?». У меня промелькнула мысль, не собирается ли он встать и уйти. Но он начал снова, на этот раз его голос звучал совсем обескуражено. «Клаудия, как я могу поговорить с тобой, если ты не хочешь разговаривать? Никак не могу. Но почему
Если в семье была «заблокированная» зона, то наиболее явно о ней свидетельствовало поведение Клаудии. Она выглядела хмурой и сонной, как будто все ее жизненные силы были тщательно спрятаны за непробиваемой маской, которой стало ее лицо. Она молчала.
Дэвид сделал еще одну попытку, он почти умолял. «Ты можешь, по крайней мере, сказать, что я такого сделал? В чем конкретно было мое предательство? Я ведь даже не знаю».
Лицо Клаудии стало злым, однако она сохраняла спокойствие и тщательно выбирала слова. «Я уже говорила об этом. Я думаю, что некоторые мамины требования и правила просто смешны. Раньше ты хоть иногда защищал меня и говорил ей об этом, тогда она немного смягчалась. Но теперь ты всегда с ней соглашаешься, по крайней мере, в моем присутствии».
В голосе Дэвида слышится напряжение, морщины на лице проступают четче: «Клаудия, я вынужден. Я просто не могу смириться с некоторыми твоими поступками. Ты убегаешь, ты отказываешься соблюдать даже простейшие правила – как я могу с этим согласиться? Ты говоришь, я предал тебя, но ты тоже меня подвела. Ты вынуждаешь меня быть жестче по отношению к тебе. – Пауза. – Но все не так просто. Как в прошлый раз сказал Дон, большинство наших ссор с мамой происходит из-за тебя. И я действительно защищаю тебя перед ней». На его напряженном лице отразилось страдание и заботливое участие. Он украдкой взглянул на жену.
В этот момент спокойно слушавшая до сих пор Кэролайн перебила Дэвида и резко сказала Клаудии. «Он действительно защищает тебя. Я не знаю, о каком предательстве ты говоришь. В разговорах со мной отец становится на твою сторону гораздо чаще, чем раньше. Он может соглашаться со мной в твоем присутствии, но когда мы вдвоем, он отстаивает твою правоту». На самом деле ее реплика была адресована мужу.
Дэвид резко повернулся в кресле, чтобы посмотреть на сидящую рядом жену. «А ты чего ожидала?» – сердито спросил он ее.
Казалось, сегодня я все время должен следить за дисциплиной. Я мягко заговорил с матерью, впервые называя ее по имени. «Кэролайн? Можно вас прервать? Они только начали по-настоящему общаться. Может, вам и кажется, что они ждут, когда вы вмешаетесь и спасете их, но думаю, они должны справиться с этим сами». Она отступила, пораженная, но не обиженная этим замечанием. Тогда я жестом предложил отцу и дочери продолжать.
Это был простой, но важный ход. Между Клаудией и отцом существовала большая напряженность, и как только они столкнулись лицом к лицу, им захотелось найти повод уклониться от конфликта. Взгляд, украдкой брошенный Дэвидом на жену, был молчаливым призывом к спасению, и Кэролайн отреагировала так, как он и ожидал. Еще немного, и они оказались бы в запутанном «треугольном» переплетении, и момент начала взаимодействия между отцом и дочерью был бы упущен. Вторжение Кэролайн было еще одним из неосознанных блокирующих маневров, принятых в семье. Оно показало, что всякий раз, когда конфликт становился слишком личным или слишком сложным, кто-нибудь вмешивался, чтобы развести дерущихся в стороны. Вынуждая Кэролайн отступить, я пытался, насколько возможно, придать дискуссии максимально простую форму, сохранить чистоту взаимодействия в диаде, надеясь, что пара, предоставленная сама себе, сможет продвинуться дальше или, по крайней мере, найти новый элемент в отношениях.