Семья Звонарёвых
Шрифт:
– Здесь я!– обрадованно крикнула Варя.
Она увидела,как протянулся длинный шест и шлепнулся в трясину рядом с нею. Торопясь схватить багор, Варя разжала руки, державшие труп, и сразу провалилась по грудь. Варя вновь закричала, силы оставляли ее. Она боялась потерять сознание. Вот багор опустился ближе, вот еще ближе. Варя протянула дрожащую руку и схватила скользкую шершавую палку.
– Ну теперь держись крепче, - услышала она голос.
Шест попытались потянуть, но это плохо удавалось.
– Однако чижелая ты, язви тя!– сердито проговорил солдат.– Подождь, сейчас позову на помощь. Эй, кто там поближе!
Послышались голоса, смех и громкое дыхание нескольких человек. Варя вдруг почувствовала, как ее вытаскивают и волокут из болота. Захлебываясь болотной жижей, Варя не замечала, как камыш резал ей лицо и руки. Она боялась только одного - упустить спасительный шест, а с ним и надежду на спасение. Когда она наконец оказалась на мостках, силы окончательно покинули ее. Она вздохнула всей грудью и потеряла сознание.
Над Варей кто-то склонился, осветил лицо электрическим фонариком.
– Да никак дохтурка, что переаязывала нас в блиндаже! Как ее угораздило попасть в реку?– узнал Варю один из раненых.– Тащи ее, братцы, под руки до берега, а там она и очухаеться.
Сознание начало медленно возвращалось к ней. Она стала различать звезды на небе, смутно разбирать голоса.
– Дай ей водки, мигом с непривычки прийдет в себя, - посоветовал чей-то голос.
Варя с трудом разжала губы. Рот обожгло спиртным, она закашлялась.
– Очухалась, теперь можно идти дальше! Ты уж нас извиняй, что до места не лоставили. Так ведь служба, надо до моста шагать. Ты полежи на бережку малость, а потом вправо подайся. Там наши артиллеристы стоят. Солдаты торопливо отошли.
Варя полежала, спокойно и глубоко вдыхая воздух ночи, с наслаждением чувствую под собой твердую землю. Потом поднялась и медленно пошла к артиллеристам.
Перепуганный Звонарев вызвал врача с перевязочного пункта. Варю лихорадило, поднялась рвота и сильные режущие боли в животе. Ее немедленно эвакуировали в тыл.
Тянулись однообразные дни подготовки к решающей атаке немецких укреплений. Высшее командование, мечтавшее о быстром захвате немецких рубежей на реке Стоход, толкало полки, дивизии на новые атаки. Росло число бессмысленных жертв, и без того достигшее на этом участке тридцати тысяч человек. Артиллерия мало помогала пехоте. Тяжелым батареям не удалось переправиться через Стоход, в бой шли только легкие пушки. Пехоте приходилось туго. Численность гвардейских полков сократилась почти втрое. Та гвардия, хваленая, вымуштрованная, с кадровым офицерским составом, фактически перестала существовать. В упорных боях были перебиты кадровые офицеры. Их заменили не нюхавшие пороха прапорщики - по большей части бывшие студенты. Изменился и состав солдат. На место выбывших из строя опытных гвардейцев пришли призывники из запасных батальонов. Среди них было много рабочих с заводов. Они принесли с собой тревожные и смелые настроения тыла: ненависть к войне и к тем, кто ее затеял. От их смелых разговоров веяло мятежным, революционным духом стачек и забастовок больших городов. Офицеры тоже были уже не те. Они во многом разделяли взгляды солдат. Гвардии, прежней твердыни и опоры царского престола, уже не было.
Ценой огромных потерь русским частям удалось на противоположном берегу Стохода создать два плацдарма. Но и только. Дальнейшее наступление было приостановлено, а потом и отложено до следующего года.
Тяжелые батареи Борейко, нуждавшиеся в большом ремонте, перебросили
31
Петроград жил трудной и напряженной жизнью. Фронт ненасытно требовал все новых и новых пополнений взамен выбывших из строя. Мобилизации следовали одна за другой, вызывая возмущение и протест населения. То и дело вспыхивали забастовки, стачки. Голод, произвол полиции, вносивших в "черные списки" рабочих по малейшему подозрению в неблагонадежности, усиливали всеобщую ненависть к царизму. Люди смелели, ожесточались. В открытую поговаривали, что не мешало бы повернуть оружие в другую сторону, против своих супостатов, что пришло время солдатам взяться за ум и кончать эту проклятущую войну, приниматься за настоящее дело.
Старикр, провожая молодежь на фронт, наказывали поскорее возвращаться обратно, да не забыть прихватить оружие.
Варя, вернувшаяся в Петроград, сразу окунулась в гущу событий. Она соскучилась по гапряженной, полной риска и высокого смысла работе подпольщика.
Последние дни и ночи на фронте запомнились ей как кошмарный сон с криками и стонами измученных страданиями, искалеченных людей. Варя просыпалась в своей городской квартире в холодном поту, задыхаясь от чудившихся ей запахов крови и лекарств. С ужасом открывала глаза и долго лежала, не понимая, где она, почему лежит в чистой постели и видит чуть брезжущий сквозь запотевшее окно рассвет. Тихо, не слышно выстрелов и стонов раненых, лишь мирно тикают часы, напоминая о доме и уюте. И эти милые сердцу знакомые звуки возвращали Варю к действительности.
Но Варя оставалась Варей. И не в ее характере было предаваться отчаянью и тяжелым воспоминаниям. Оправившись от нервного потрясения той ночи, когда она чуть не осталась навсегда в болотах Стохода, Варя стала искать дела. Она скучала по девочкам, которые жили теперь далеко от нее. Но Варя понимала, что на богатой Кубани жить было легче, чем в Петрограде. Она знала, что дети сыты и, наверное, здоровы. Варя собиралась поехать туда и сразу бы и поехала, несмотря на все трулности пути на хлебный юг России, если бы не захлестнувшие ее события.
Варя еще лежала в постели, когда пришла с ночного дежурства Маня. Она привычным для медсестры движением потирала, будто умывая, покрасневшие от холода руки, поправила прическу и присела на низенький детский стульчик, стоящий у Вариной кровати.
Вот уже несколько дней, как Варя дома. С интересом наблюдая за Маней, она пражалась, какая в ней произошла перемена. Куда девалась развязная, нарочито свободная манера держаться, разговаривать, громко и неожиданно смеяться? Откуда появилась эта сдержанность и мягкость, эта привычка внимательно, не перебивая, слушать собеседника только потом высказывать свои суждения? Именно суждения. Они были у Мани. Откуда? Неужели любовь к Васе могла так изменить ее?
Вот и сейчас Варя откровенно любовалась Маней, ее милым лицом с широко открытыми ясными глазами. Они смотрели внимательно и серьезно. В них жила острая мысль. Или, может быть, дружба с Ольгой преобразила Маню, учеба? Она стала много читать, жадно, будто наверствывая упущенное. Варя видела книги в ее комнатке. Или, может быть, встреча с новыми людьми? Ведь там, где Ольга, обязательно будут инересные люди, новая, необыкновенная работа подпольщика-революционера. А вернее, и то, и то третье. Но главное дело было не в самой Мане, в ее природном глубоком уме, настойчивом характере и благородном сердце.