Семья Звонарёвых
Шрифт:
– Ах, это вы, господин Звонарев? Здравствуйте, дорогой. Рад сообщить вам, что ваша супруга освобождена сегодня в два часа пополудни. Санкция прокурора и согласие министра внутренних дел. Залог, который вы внесли, возвращен вашей половине при освобождении.
Звонарев почувсвовал, как от радостного волнения перехватило дыхание. Повесив телефонную трубку на рычаг, он с минуту сидел в кресле, закрыв глаза рукою.
"Варенька, милая, родная, наконец-то..."
Сунув чертежи, бумаги, распоряжения начальника завода, только что принесенные секретарем для ознакомления, в верхний ящик стола и закрыв его на ключ, Звонарев бегом спустился с лестницы. Взяв
Вари дома не оказалось. На письменном столе в его кабинете лежала коротенькая записка:
"Родной! Была у Кати. Узнала, где она и дети. Выехала к ним. Жду. Целую."
Почерк Вари. Казалось, весь кабинет был еще наполнен теплом ее дыхания. Если утром, всего несколько часов назад, квартира выглядела мрачной, неприветливой, сиротливой, то теперь, когда Варя побыла здесь, все преобразилось, ожило, вернуло свою прежнюю прелесть. Забыв о том, что он не ел с утра, Сергей Владимирович выбежал на улицу, окликнул извозчика и отправился на Царскосельский вокзал.
Варя и Катя сидели на веранде за вечерним чаем. Тут же щебетали дети. Надюшка стояла за спиной матери и, обхватив ее руками за плечи, прижавшись щекой к ее голове, что-то говорила, ласковое и нежное, отчего лицо Вари сияло улыбкой, той, которая озаряет лица счастливых, растроганных дочерней любовью матерей.
– Варенька, - тихо позвал Звонарев.
Он видел, как дрогнули Варины ресницы, широко распахнулись любимые глаза, и Варя, протянув вперед руки, стремительно кинулась ему навстречу. Забыв все на свете, он целовал ее мокрые от слез сияющие глаза, пушистые, еще не просохшие от мытья волосы, улыбающиеся, ищущие его губы.
– Если бы ты знала, Варенька, как было страшно, как холодно без тебя!– потеряв голос от волнения и счастья, прошептал Звонарев.
Ранним утром Звонарева разбудил легкий стук в окно. Стараясь не тревожить Варю, он осторожно приподнял голову и облокотился на подушку. Сквозь легкие тюлевые занавески увидел нежное утреннее небо и густую зелень шиповника, на котором рдели не успевшие еще осыпаться цветы. Стук повторился. Звонарев провел похолодевшими пальцами по лицу, как бы отгоняя поднявшееся в душе чувство нестерпимой тоски.
"Кто это, - мелькнула было мысль, - охранка?" Но тут же успокоила другая: "Жандармы не привыкли стучать так тихо".
Поднявшись с кровати, Звонарев подошел к окну и увидел в предутренних сумерках бледное лицо Блохина.
– Я к вам, Сергей Владимирович, - говорил Блохин, сидя на кухне, куда привел его Звонарев.– Не обессудьте, что так рано. Дошел до дачи - никого не встретил. Самое удобное времечко.
И Блохин рассказал, что на днях, а скорей всего завтра, будет общая мобилизация и что ему, Блохину, не миновать этой напасти. У начальства давно заготовлены списки нежелательных для администрации лиц. Товарищи доподлинно узнали, что и он состоит в этих списках. А кому хочется пропадать? У него трое ребят, их надо до ума довести.
– Вспомнил я про моего боевого командира Бориса Дмитриевича Борейко, - ведь всю артурскую осаду вместях прошли, в плену вместях были, горюшка немало хлебнули, - и подумал: неплохо бы было и сейчас, если уж придется воевать, то податься к нему. Был я, если Сергей Владимирович помнит, неплохим артиллеристом. Думаю, примет меня.
Звонарев, понурившись, слушал собеседника. Чувство тоски и ожидания какого-то неизбежного несчастья все эти дни не покидало его. Казалось, что вот сецчас, или минутой позже, или завтра, но неотвратимо должно рухнуть все, чем он жил последние
– Что ж!– сказал он, подняв на Блохина уставшие, сразу будто выцветшие глаза.– Ты не тревожься. Я все сделаю. Ты прав. Если воевать, то уж лучше рядом со своими. И о Шуре не волнуйся - поможем.– Тихо добавил: - Конечно, пока я здесь...
– Спасибо, Сергей Владимирович. Я, по правде сказать, другого и не ожидал от вас услышать. Еще раз, спасибо. А что касается Шуры с ребятами, то ничего не надо. Я их в деревню отправлю, к теще. Им там будет легче около земли. Да и мать сиарая уже стала.
Дверь тихо отворилась, и в кухню вошла Варя, завязывая на ходу полы синего халатика. Не удивившись внезапному приезду Блохина, молча протянула ему руку, села на табурет к столу. Она поправила тугой узел волос и, посмотрев на притихших Блохина и мужа, улыбнулась.
– А мне что-нибудь скажешь, Филипп Иванович?– спросила она, будто продолжая прерванный разговор.
– Вот женщина!– восхищенно крякнул Блохин.– Сколько живу на свете такой не видывал!
И оттого, что слова эти были сказаны с такой искренностью и теплотой, с такой непосредственностью и удалью, Звонарев от души рассмеялся, а Варя порозовела от удовольствия.
– Может, я нескладно сказал, только это истинная правда. Гляжу на вас, Варвара Васильевна, и не перестаю удивляться. Ничем вас бог не обидел: ни красотой, ни умом, ни характером. Вот сейчас пришла, ничего не спросила, а вроде все поняла.
– А разве трудно догадаться? Вон вы какие сидите, носы повесили...
Она провела рукой по густым волосам мужа, словно причесала их. И Блохин увидел, как потеплели, медленно наливаясь синим светом, глаза Звонарева. И по тому, как бережно и нежно взял он Варину руку, поцеловал и оставил в своих больших ладонях, понял, что любит, ох как любит Сергей Владимирович свою Вареньку.
– А вам, Варвара Васильевна, - тихо вымолвил Блохин, боясь спугнуть тот внутренний горячий свет, что нежно теплился в глазах Звонарева, велено передать поклоны, поздравить со свободой и строго-настрого наказано сидеть тихо и смирно. Время сейчас сами знаете какое. А на той неделе, в пятницу, сходите на Ново-Спасский переулок, что на Выборгской, к портнихе Девяткиной. Она, говорят, здорово шьет вашей сестре платье. Там уж узнаете, что делать дальше.
Проводив мужа в Петербург, Варя вышла в сад. Бросила одеяло на траву и легла, широко раскинув руки. Не верилось, что еще только вчера она была в тюрьме, что лежа вот так же на спине, она видела голые доски грубо сколоченных нар, дышала спертым, зловонным воздухом, слышала ругательства и проклятья несчастных женщин. А сегодня... Стоит ей открыть глаза... Варя открыла глаза и тихонько засмеялась от счастья. Сквозь нежную хвою высоких сосен синело теплое ясное июльское небо. В нем лениво скользили прозрачные облака, легкие и голубовато-белые, как большие перышки. Воздух медово-пряный от сильных запахов разогретой хвои, подсыхающей на солнце травы, нежных и ласковых ароматов полевых цветов. Тихо. Вот где-то вдалеке трещоткой протрещала сорока, и снова все стихло, погружаясь в дремотный покой. Солнышко припекало, и Варя, сняв халатик, подставила теплым лучам обнаженные плечи, руки, грудь...