Сэндвич с пеплом и фазаном

Брэдли Алан

Я сглотнула.

– Ты готова? – жизнерадостно поинтересовалась она.

Я кивнула, все еще не в состоянии подобрать слова.

– Отлично, – кивнула она, – тогда приступим.

Я затаила дыхание. Последовало великое молчание, посреди которого я слышала, как вращаются невидимые колеса Вселенной.

– Эмиль Фишер, – неожиданно произнесла она. – Что ты можешь о нем рассказать?

– Профессор химии в Эрлангене, Вюрцбурге и Берлине, – выпалила я. – Получил Нобелевскую премию в 1902 году.

– И?

– Он был гением! Он доказал,

что розанилиновые красители получаются из трифенилметана.

– Да?

– Он первым определил химический состав кофеина и мочевой кислоты. Синтезировал фруктозу и глюкозу и разработал проекционные формулы для стереоизомеров, что независимо подтвердило теорию Вант-Хоффа об асимметричности атома углерода и открыло путь к изучению ферментации – декомпозицию!

– Продолжай.

Продолжать? Я только начала.

– Он также выяснил, как протекают химические белковые реакции в живых организмах и то, что кофеин, ксантин, гипоксантин, гуанин, мочевая кислота и теобромин происходят от одного и того же азотистого вещества – пурина.

– Теобромин?

– C₇H₈N₄O₂. Его название означает «пища богов».

– Это все?

Я отчаянно хотела процитировать то, что отец Эмиля Фишера однажды сказал о сыне: «Мальчик слишком туп, чтобы стать деловым человеком; пусть идет учиться», но решила не перегибать палку.

– Что ж, – добавила я, робко улыбнувшись, – дома в Англии у меня есть его фотография с автографом. Он и мой покойный дядюшка Тар были большими друзьями.

Мисс Баннерман улыбнулась и прикоснулась к моей руке.

– Ты прошла, Флавия де Люс, – объявила она.

Глава 11

Вот оно как обернулось. Отныне я буду регулярно посещать уроки химии с пятым и шестым классами. Для меня разработали хитрое расписание, которое позволяло мне, если быстро бегать, успевать впритык на все занятия. Все равно что путешествовать на поезде с пересадками продолжительностью в секунду на каждой станции.

– Ты справишься, – сказала мне мисс Баннерман и была права.

Дни шли, и я поймала себя на мысли, что с нетерпением жду этих безумных рывков между классами. Каким-то неясным и необъяснимым образом они заставляли меня чувствовать себя нужной.

Мое присутствие требовалось здесь, сейчас, в этот самый момент, а потом внезапно – в каком-то другом месте, и я неслась туда.

Ван Арк начала называть меня Молния де Люс, но я ее не поощряла. «Школьные прозвища пристают как банный лист, – однажды сказала мне Даффи. – Некоторых стариков кладут в гроб, а их друзья все равно продолжают называть их Липучка или Дубина».

Я припомнила слова Шекспира: «Роза пахнет розой, хоть розой назови ее, хоть нет», но великий Уилл, должно быть, позабыл, какими жестокими и прилипчивыми бывают прозвища, которые дают однокашники. Я призадумалась, как его прозвали его друзья-студенты? Шейки? Квильям?

Или

что похуже?

Об этом я думала, стоя в кровати на голове и положив ноги на стену. Я случайно обнаружила, что в такой позе мне думается лучше, потому что кровь приливает к мозгу.

Немногие часы, которые имелись в моем распоряжении, – это драгоценные часы темноты между пробуждением и временем подъема: единственный период, когда я могла побыть наедине с собой.

Я не забыла о трупе в камине: у меня просто не было времени подумать об обгоревших костях, стиснутых пальцах, – по крайней мере, до настоящего момента.

Где-то в тайниках моего мозга высвободилось воспоминание и со щелчком встало на место в моем сознании.

Металлический медальон! Я же взяла его у трупа и сунула в карман!

Я опустила ноги и соскочила с кровати. Потянулась к правому карману в жакете моей школьной формы, который я – вопреки запретам – вешала на стул. Слава небесам, мисс Фолторн этого не видит.

Карман был пуст. Я проверила второй.

Ничего.

Погоди-ка! Когда тело вывалилось из камина, я была одета в то, в чем приехала в Канаду: юбку, блузку и джемпер.

Все это висит в шкафу.

Я затаила дыхание, просовывая руку в складки своей старой одежды.

Слава небесам!

Я крепко сжала в ладони небольшой предмет.

Почти не задумываясь, я включила запретный электрический свет. Когда я осознала, что сделала, я внимательно прислушалась, до крайности напрягая свой сверхъестественно острый слух. Но в доме было тихо, как в деревенском склепе. Никто не издавал ни малейшего шума.

Кроме меня.

Я держала предмет величиной с сустав моего большого пальца.

Увеличительное стекло было бы подарком небес, но увы, увы! У меня его не было. Можно попытаться сымпровизировать с крошечным отверстием в листе бумаги…

Как же я забыла! Ведь тетушка Фелисити дала мне полезное распятие. Натуральный швейцарский нож в виде креста. Именно тот инструмент, что мне сейчас нужен, и он висит у меня на шее!

Взявшись за него, я вознесла благодарственную молитву святому Иерониму, покровителю очков.

Я вытащила вращающееся стекло и внимательно изучила предмет, держа его большим и указательным пальцами. Судя по его тусклой поверхности, мне придется прибегнуть к особым мерам. Придется подождать, пока я не улучу момент и не окажусь одна в химической лаборатории.

Эта штука явно имела лицо – это я определила сразу. И крылья!

Да, она похожа на завернутое тело – даже слишком. Я вспомнила знаменитую статую Джона Донна, которую мы видели в соборе Святого Павла, – настоятеля этого собора, который, как считалось, позировал для нее на смертном одре. Еще говорили, что это единственная статуя в соборе, пережившая великий пожар в 1666 году. Даже сейчас, почти триста лет спустя, на ней были заметны следы сажи.

В точности как изображение бедолаги Донна, эта крошечная крылатая фигурка пережила воздействие огня.