Сентябри Шираза
Шрифт:
— Гляди, тут их целая коробка!
Лейла берет бутылку и опускается на колени.
— А папа все твердит, что спиртное запрещено… — Возвращает бутылку на место и прикрывает коробку, разбросав по ней журналы. — Может, мама с папой не знают о бутылках? Может, они про них забыли? Как думаешь, сказать им?
— Лучше не надо. А вдруг кто-то из них знает, но не хочет, чтобы узнал другой?
— Ты права. Но хранить спиртное нельзя: если промолчу, не стану ли я злоумышленницей?
Религиозность Лейлы каждый раз поражает Ширин, но она держит свои соображения при себе. Считает, что это еще одно из их отличий, ведь Лейла живет
— Если ты молчишь, чтобы кого-то не подвести, Господь не накажет, — говорит она.
Лейла кивает, обдумывает слова Ширин. Потом берет веник и начинает мести пол. Ширин достает из шкафа старую юбку, прикладывает к себе. Вытаскивает несколько шарфов, шляпу… По мере того как шкаф пустеет, становятся видны папки — их штук десять — в глубине полки. Ширин открывает одну: Махмуд Мотамеди. Возраст: 36 лет. Профессия: журналист. Обвинение: государственная измена. Под словом «измена» запись: Восемь часов: дома никого; день: со слов служанки, хозяева уехали; полночь: охранники выламывают дверь — служанки тоже нет. Вероятное местонахождение подозреваемого: приморский дом в Рамсере [21] .
21
Рамсер — город на севере Ирана, на берегу Каспийского моря.
Ширин открывает другие папки. Они совершенно одинаковые: разнятся имена, возраст, профессия, зато обвинения схожи: монархизм, сионизм, пропаганда недостойного образа жизни. Что же это за папки, гадает Ширин. Означает ли «обвинение» что-то дурное, за что можно попасть в тюрьму? Но ведь отец ничего плохого не сделал, а вот сидит в тюрьме.
Ее пронизывает холод, — кажется, в комнате пахнуло зимой. Ширин оглядывается на Лейлу, та машет метлой, поднимая пыль. Ширин снова открывает одну из папок, вчитывается. В папках имена тех, кому, как и ее отцу, суждено исчезнуть. Ширин снова бросает взгляд на Лейлу — та склонилась над коробкой с книгами: выметает пыль за ней. Ширин осеняет: если унести одну папку, она спасет человека. Она хватает первую попавшуюся папку и запихивает за пояс, под длинное форменное пальто, затем по-быстрому складывает шарфы и шляпу обратно в шкаф.
— Знаешь, я, пожалуй, позвоню маме — попрошу заехать за мной, — как бы между прочим говорит Ширин подруге. — Что-то мне нездоровится.
Лейла разгибается, она раскраснелась.
— Вот как? Может, тебя проводить?
— Нет-нет. У тебя и так полно дел.
— Ну, тогда до завтра.
В ожидании мамы Ширин вытаскивает папку из-под пальто и сует в портфель. Мама Лейлы приносит Ширин стакан розовой воды.
— Присядь, Ширин-джан. Вот, выпей. У тебя, случаем, не температура — все лицо горит! — Она щупает лоб Ширин. — И вправду горячий…
Ширин подносит стакан ко рту. Руки ее едва заметно дрожат — она боится выронить стакан. А что, если мама Лейлы и под одеждой разглядит, как бьется у нее сердце? Вдруг она что-то заподозрит?
— Бедняжка, — говорит Фариде-ханом. — Тебе в самом деле нездоровится…
Заслышав сигнал маминой машины, Ширин отставляет стакан
— Я понесу твой портфель, Ширин-джан, — говорит она.
На улице мамы здороваются.
— Спасибо вам, Фариде-ханом, — благодарит мама. — Извините, что Ширин обеспокоила вас…
— Что вы, Амин-ханом! Ничего подобного!
Фариде-ханом кладет портфель на заднее сиденье. Выпрямляясь, она оказывается лицом к лицу с матерью Ширин — похоже, она не знает, куда девать руки: трет их, опускает и, наконец, сует в карманы юбки. Видно, ей не по себе, она вроде бы в чем-то извиняется — Ширин уже случалось видеть, что люди вели себя так с ее матерью.
— Ширин-джан, что это ты, заболеваешь? — спрашивает мама уже в машине. — Сейчас приедем домой, приготовлю тебе вкусный супчик.
Дома, уже у себя в комнате, Ширин достает из портфеля папку. Али Реза Расти, 42 года. Профессия: профессор, доктор философии. Обвинение: пропаганда недостойного образа жизни. Ширин прячет папку в нижний ящик стола, засовывает под старые тетради. Вдруг это поможет Али Реза Расти избежать участи ее отца?
Глава двенадцатая
Раз в неделю заключенных на час выводят из камер. Сегодня Исаак сидит возле тюремной мечети вместе с Мехди, Рамином и еще кое с кем из заключенных: среди них Хамид, генерал, служивший в шахской армии; Реза, молодой революционер — он участвовал в захвате американских заложников, а в тюрьму, по всей видимости, попал за то, что помогал своему отцу, шахскому министру, бежать из страны; старик Мухаммад, про которого никто ничего толком не знает, кроме того, что в женском блоке сидят три его дочери — одна как коммунистка, другая как прелюбодейка, а третья как их сестра.
— Чудо что за день! — восклицает старик. — Воздух такой чистый, что можно различить запах жасмина.
— Ну и богатое у вас воображение, Мухаммад-ага, — говорит Реза. — Я так ничего, кроме вони от ног Мехди, не чувствую. — И, оборачиваясь к Мехди, говорит: — Требуй, чтобы тебя лечили, не то останешься с культями. Глянь, большой палец уже чернеет.
Мехди вытягивает ногу, рассматривает забинтованную ступню и пожимает плечами.
— Погоди, Реза-ага, настанет и твой черед, — говорит Хамид.
Исаак слышит в его словах не так предупреждение, как укор. Хамида уже не раз водили на допрос и каждый раз били по пяткам. Его распухшие ноги выпирают из коричневых пластиковых тапочек, на них больно смотреть.
— Да мне вообще здесь делать нечего, — огрызается Реза. — Все знают, что меня арестовали по ошибке.
— Никакой ошибки нет, и посадили нас с тобой по одной причине, — невозмутимо говорит Хамид. — И твой отец, и я верой и правдой служили шаху, так или не так? Все мы знаем, что ты помог отцу бежать.
— Чепуха! Мы с отцом к тому времени давно прекратили разговаривать.
К ним приближается охранник, наставляет на них винтовку:
— А ну молчать! — орет он.
Все замолкают. Исаак притрагивается к ожогам от сигарет на груди и лице, время от времени раны дают о себе знать. Голубь, хлопая крыльями, опускается неподалеку от них. Тычет клювом в землю, но ничего не находит и взмывает в небо.
— Я слышал, Фариборзу передали блок «Мальборо», — говорит Рамин. — К нему недавно приходила жена. Фариборз продает их по пятьдесят туманов.