Серапионовы братья. 1921: альманах
Шрифт:
И после встречи этой еще быстрее идет, почти бежит защитник, через двор, в ворота. Вскакивает в пролетку извозчика, тычет рукой в его спину и почти кричит:
— Скорей, скорей!
Надворный советник Тужилкин надел все черное. В черном есть что-то жестокое и очень определенное, не допускающее каких-нибудь двусмысленных толкований. Нельзя про человека в черном как-нибудь неуважительно подумать, или сказать, или посмеяться. Так думал Тужилкин, облачаясь в штатское пальто и разыскивая по комодам старые черные перчатки.
Он переступает с ноги на ногу, точно катафальщик, и зачем-то играет челюстными мускулами, может быть, от страха, может быть, для того, чтобы придать своему лицу нечто инквизиторское. Но лицо у него мясистое, особенно губы, а нос русский — картошкой, — и инквизитор у Тужилкина не получается.
— А что, если Сечников не придет? — спрашивает он у полицмейстера.
Аскалон Иваныч косится в сторону, где развалился кандидат на судебную должность, и успокаивает:
— Придет!
Кандидат на судебную должность оделся тоже особенно: в чужую шубу с котиковым воротником шалью — и стал шире, солиднее. Но у него еще студенческая привычка — докуривать папиросу до ваты, и полицмейстер это заметил и распустил по усам и подбородку улыбочку, гадая, у кого кандидат на судебную должность мог занять шубу.
А вот он, полицмейстер Тукмаков, оделся, как всегда, в форменное пальто и форменный картуз, и из кармана пальто, слева, торчит обычный эфес шашки. Румянцы Аскалона Иваныча — все три — ничуть не ярче и ничуть не бледнее, чем всегда, и едва ли войсковой старшина чем-нибудь недоволен, потому что он шутит, косясь в сторону кандидата на судебную должность:
— Сегодня в городе слух, что товарища прокурора переводят. Интересно, кого на его место назначат, как вы думаете?..
Кандидат поправляет на себе воротник шалью и поводит одним плечом, только одним:
— Масса слухов…
Всем троим становится скучно. Они собрались в участке и дожидаются доктора. Товарищ прокурора выразил желание прибыть отдельно.
Дежурный околоточный пялит глаза на начальство. Он уж давно получил от полицмейстера разрешение сесть и давно сел, но и сидит он точно стоя: сапоги — пятка к пятке, сам весь прямой, и кисти рук прижаты к ногам лодочками, по швам, как в строю.
Под самым потолком висит лампа с нечищеным стеклом. В ней догорает керосин, свет рыжеет и меркнет, но дежурный околоточный не замечает этого, потому что от неотрывного гляденья на полицмейстера из его глаз давно уж текут слезы.
За дверью что-то угрожающе шумит, она распахивается, входит доктор в клеенчатом дождевом плаще и с зонтиком.
— Наконец-то, — говорит Тужилкин, играя челюстями и снисходительно улыбаясь.
— Вы уже? — удивленно вопрошает доктор.
Он старается отдышаться, придерживает себя одной рукой за бок, повыше сердца, другой прокладывает путь сквозь клеенчатый плащ, пальто, пиджак
— Разве дождь? — хочет подшутить кандидат, но затягивается ватой и кашляет.
— Нет, у меня палки нет, так я зонтик взял. Астма у меня, знаете ли…
— А плащ тоже от астмы? — расправляет бороду Аскалон Иваныч.
У доктора на пальце повисли и закачались часы, он забыл, что хотел посмотреть, сколько времени, и, точно оправдываясь, добродушно говорит:
— Весной очень часто по утрам идет дождь или, знаете ли, слякоть этакая…
— Ну, поехали, — поднялся Аскалон Иваныч.
— Как, разве все тут?
— Только вас и поджидали.
— Меня? Ну, так поедем, поедем…
Плащ у доктора шуршит, калоши мызгают по каменному полу, через руку висит зонтик, и на пальце качаются забытые золотые часы.
— Поедем, поедем, — торопится доктор.
Стали выходить в таком порядке: Аскалон Иваныч, за ним Тужилкин, потом кандидат на судебную должность, позади доктор.
Но доктор вдруг засуетился, отстал, повернулся лицом к меркнущей лампочке и начал отцеплять от жилетки свои часы.
— Ступайте, ступайте, — крикнул он через плечо, — я догоню вас, догоню!
Потом почти силой отодрал от себя цепочку, бросился к околоточному и сунул ему в руку свои золотые часы:
— Спрячьте, спрячьте покамест!.. — Это совсем тихо и с видом человека, говорящего тайну.
Потом опять громко:
— Иду, иду!
И зашуршал плащом, нагоняя ушедших.
Аскалон Иваныч, не очень стараясь, чтоб его не было слышно, сказал:
— Трусит-то как, а?
И надворный советник Тужилкин, надвигая на глаза черную шляпу, снисходительно ухмыльнулся вслух, потому что было темно и полицмейстер мог не заметить его презренья:
— Хе-хе!..
Уселись в дроги по двое с каждой стороны, Аскалон Иваныч спиной к доктору, Тужилкин — к кандидату. Их разделяла чем-то шершавым обитая перегородка, попискивавшая на каждой выбоине немножко громче комариного. На высоких козлах искал равновесия кучер-казак.
Скоро попали в глубокую лужу, и кучер сказал:
— Пострели-тя заразой!
И доктор удивился вслух, хотя жил в городе лет двадцать:
— Какие у нас, однако, дороги…
— Как же так, — обратился к соседу Тужилкин, — суд состоялся вчера утром, а вы еще третьего дня говорили, что Савела в город доставили…
— Что ж, и хорошо сделали, — одобрил Аскалон Иваныч, — предусмотрительно. Дел, что ли, мало у военно-окружного суда? Не одного, так другого приговорят. А зевать тут некогда: Савелов у нас не бог весть сколько, не успеешь оглянуться, как его другой город вытребует.
— Вроде как на гастроли! — почтительно заметил Тужилкин.
— Куда там на гастроли, прямо нарасхват. Редкий человек…
Дроги выкатились на пустырь, и откуда-то с горы, черной стеной вставшей за городом, сползла вниз первая молочная волна рассвета. Справа, тоже черной стеной, встала тюрьма, к которой правил кучер.