Серая радуга
Шрифт:
Чудное такое лицо. Серьезное, печальное, прямо как у директора, а в глазах — надежда.
И губы вроде бы повторяют чье-то коротенькое имя.
Глава 22. Героическая подлость
Гиацинт переступил с ноги на ногу. Глупо.
У благородных рыцарей не может возникнуть желания отойти в уборную комнату в такой момент! Тинторели — а уж его матушка ведала в этом толк — несут свою службу, не зная усталости, не чувствуя сна, боли, голода, жажды… и ничего другого тоже не чувствуя! И мечтания их крутятся, между прочим,
Думай о Даме, приказал он себе. О Лорелее Златокудрой, которая для тебя — единственная в мире, и об этом ты даже написал в своей балладе, которую на днях пропел директору Экстеру. Директор, когда услышал, очень расчувствовался, приложил руку к сердцу и сказал, что «гм-трогательно». Может, и ее тронет?
Ох, лучше бы он позавтракал. Решил во имя битвы держаться на хлебе и воде, да, видно, с водой чуть переусердствовал…
О Даме думать возвышенно не получалось, получалось как-то обиженно. Ее тронет, как же. Эту, у которой ледяные пальцы, а брови — как две змеи, так и извиваются, и что этот иномирец в ней нашел? Аметистиат и матушка повторяли, Гиацинту, что он спасет от проклятья красавицу — ну, так он и не был против, но он-то думал, красавицей окажется живая женщина, а тут статуя! Чуть ожила, когда танцевала тогда, на арене, но ведь и танцевала не для него…
Вдруг он не сможет ее спасти? Или нет, еще хуже — вдруг он ее спасет, и ему придется на ней жениться? Гиацинт чуть не заскулил от жалости к самому себе — знал бы кто, какую ответственность налагает должность Оплота Одонара, как жить с этими кодексами…
Вот сейчас — не смей бросать пост, хотя уже совсем невтерпеж, он прямо припрыгивает на своем месте. Но нет, не уйдет, потому что там, у него за спиной — юные артефакторы, а оборона Одонара продержится ровно столько, сколько у него хватит сил стоять над Печатью. Кровавой Печатью. Алой Печатью. Да оживет или нет эта проклятая каменюка?!
Печать выглядела всё так же — массивная, тяжелая, чуть светящаяся алым изнутри. Гиацинт непочтительно постучал по ней носком сапога и приказал себе собраться. Нужно… что там нужно? А, обрести истинную решимость. И, возможно, проявить смекалку, как в древних балладах. Кто-то же предполагал, что Печать нужно обагрить кровью, чтобы она пробудилась? Сейчас, сейчас…
И вздор говорил этот иномирец. Печать настоящая, а стало быть — он сможет ее пробудить, и он будет здесь стоять ровно столько, сколько нужно во имя своего дол…
В ту секунду, когда его решимость стала несокрушимой, тинторель Гиацинт получил ребром железной ладони по шее. И его вклад в оборону артефактория на этом завершился.
— Щенок, — со вздохом пробормотал Макс. Он не стал подхватывать тело рыцаря и с удовольствием послушал, как тот залязгал об булыжник дорожки кольчугой и мечом.
Легковерный щенок. Как еще можно было назвать того, кто подумает, что он, Макс Ковальски, сбежит прямо сейчас? Нет, господа
И когда здесь наведут порядок.
Время тикало, проще всего было бросить рыцаря прямо там, на месте, но Макс решил быть благородным до конца: задвинул Гиацинта в ближайшую подсобку от входа, добавил ему по голове, чтобы не пришел в себя часа три-четыре, потом прикрыл и подпер дверь. С большой долей везения — мальчишку не обнаружат.
Только это он и может себе позволить в отношении остальных. Может, кто-нибудь заметит, что свободен главный ход, и у них будет призрачный шанс остаться живыми, когда все холдонские твари устремятся сюда.
Пусть себе устремляются. Он пока провернет кое-что в своем стиле.
— Скриптор! — гаркнул Макс, пролетая по тем коридорам, где были расставлены посты (главное — не нарваться на щит или артефакт-ловушку!). — Собирай остальных, планы меняются, всех, слышишь? Из Отделов тоже! Всех!
Теорик возник перед ним в секунду, по своей пугающей традиции, все понял, кивнул, только написал в воздухе: «Куда?»
— К Особой Комнате!
Вот где понадобился знаменитый резкий голос: рявкнул так, что ученички из засад повысовывались, все — с вылупленными глазами: «К Особой? Сейчас? Планы меняются?» Макс уже не слышал, что они там кричали: со всех ног бросился всё в том же направлении, навстречу знакомому тягостному ощущению: Малая Комната, потом Большая…
В коридоре он наскочил на Вонду: тот ковылял, как слепой по коридору и причитал, не затыкаясь:
— Недоброе дело задумали, ох, не к добру это геройство… когда директора нет в школе! Молодежь ведь пошла: и хилая, не выстоять им, да еще и глупая такая, со своими планами…
— В Провидериум! — рявкнул Макс, пролетая мимо вихрем. Вонда еще немного потопал по коридору, бормоча:
— А этот и немолод уже, а всё бегает, и тоже, небось, что-то задумал, а мне только присматривать… — потом как будто до него дошло: — В Провидериум? Хоть один умный нашелся…
Но и этот сомнительный комплимент до Макса не долетел. Ковальски нырнул в один из потайных застенных проходов — было дело, все их изучил, пока готовился к приему комиссии. И скоро уже был у входа в тоннель, ведущий к трём Комнатам: Малой, Большой и Особой. Там он замедлил шаг, почему-то осмотрел тоннель, кивнул и что-то пробормотал под нос. Со стороны могло бы показаться, что он делает какие-то расчеты, но, когда он пнул дверь в Провидериум — расчетами и не пахло. Вид у Макса был грозовой.
— Святотатец! — взвизгнул Гробовщик, который как раз уткнулся в Книгу Предсказаний. — Оскверняешь такое мес…
— Цыц, — оборвал Ковальски. — Открывай свои порталы. Сколько можешь и куда только можешь. Желательно — в миры, которые дружелюбны. Всех учеников — за двери, плевать куда, только поскорее. В иные миры. Сам тоже уходи, если у тебя нет какого-нибудь кодекса…
— Я — уничтожитель артефактов и Хранитель Большой Комнаты, — проскрипел Гробовщик. От изумления с него в который раз слетел капюшон. — Я не могу покинуть…