Сердца Лукоморов

Меньшов Виктор

– Принимай, господин сержант Панкрат Матвеевич, арестантов на гауптвахту, - обратился Михеич к рябому большерукому верзиле, с пышными седыми усами и большим красным носом, опиравшемуся на толстую суковатую палку.

– Чего ж не принять?
– вынув изо рта трубку, хмуро посмотрел на нас из-под густых седых бровей неприветливый и мрачный Панкрат Матвеевич.
– На то и гауптвахта, чтоб арестантов принимать.

– Места у тебя хватит? Сумеешь запихнуть этих разбойников?

– На то она и гауптвахта, чтобы в ней всегда места хватало, -

всё так же угрюмо отозвался мрачный Панкрат.

– У тебя там народу, наверное, полно?
– хитро глянул на него капрал.

– Ну, поперва, скажем, ежли нужно будет - я их, как сельдей в бочку набью, - пообещал "добрый" Панкрат Матвеевич.
– К тому же нет сейчас никого на гауптвахте.

– Как это так - нет никого?
– удивился капрал.
– Вчера только двенадцать арестантов у тебя под стражей содержалось?!

– Вчера содержалось, - кивнул невозмутимый Матвеевич.

– И куда они подевались?
– спросил капрал.

– Как так - куда?
– зевнул, наскоро перекрестив рот, Панкрат Матвеевич.
– Троих в гвардию забрали, а остальных господа Императоры казнить приказали. Кого колесовали, кого расстреляли, кому голову отрубили.

– Во, слыхали?
– весело ткнул меня в бок капрал, приглашал порадоваться вместе с ним.

Я предусмотрительно промолчал, радоваться почему-то не хотелось.

– Ты их хотя бы по именам переписал?
– спросил хмурый Панкрат Михеича.

– Пустое дело разбойников переписывать, родословную у них спрашивать. Сам знаешь, они все Иванами называются. Пиши, как обычно, Иваны, родства не помнящие.

Сержант Панкрат пересчитал нас, тыча в грудь суковатой палкой. Снял с пояса связку больших ключей и кивнул на двери весёлого желтого домика, совсем не похожего на гауптвахту.

Внутри весёлого снаружи домика нас ждало большое разочарование. Повели нас не в уютные комнаты, а велели спускаться в подвал, к обитой кованым железом двери.

На своё несчастье я замешкался на ступенях, сержант безжалостно огрел меня палкой по спине, отчего я по ступеням не спустился, а скатился кубарем прямо на головы друзьям.

Сержант, опираясь на толстую палку, которую я сразу же возненавидел, спустился следом, огрел палкой зазевавшегося Ивана. Солдат открыл низкую дверь, в которую мы с трудом протискивались, встав на четвереньки, а нас подгоняли сзади, веселясь, пинками и ударами прикладов и палки, сержант и охрана.

За дверями нас ждала сырая и холодная камера, в которой был земляной пол, на нём лежала прелая солома по углам, накрытая сгнившим тряпьем, это были наши кровати.

– Эй! Изверги!
– крикнул, набравшись храбрости, скоморох.
– Пожрать хотя бы дадите?

– Зачем покойнику жрать?
– хохотнул кто-то за дверями.

– А если мне по нужде нужно?!
– не унимался Яшка.

– Тебе нужно, ты и ходи, - равнодушно ответили из-за дверей, и добавили: - Куда хочешь.

– Вот это мы влипли, - вздохнул после долгой паузы Буян.

– Да уж, - согласился с

ним скоморох.
– Попали мы, как кур в ощип.

– Почему капрал сказал, чтобы нас не спрашивали об именах? поинтересовался я у Буяна.
– И почему он сказал нас Иванами писать?

– Они нас за разбойников считают, - пояснил Буян.
– А когда беглых ловят, или разбойников, про имена спрашивать начинают, те, чтобы не выдавать себя, если что за ними водится, грехи какие, называются Иванами, а про родство говорят, что не помнят. Иванами, родства не помнящими таких зовут. А ещё так называют тех, кто родственников позабыл, кто Родине изменил...

– Давайте думать, что делать будем?
– спросил Черномор.
– Что предпринимать?

– Для того, чтобы думать, у нас атаманы да воеводы имеются. Да целых два: ты, да Буян, - ехидно вставил скоморох.
– У вас на плечах кочаны большие, вы и думайте.

– Что там думать?
– зевнул Буян.
– Отсюда одна дорога - на плаху. Чего суетиться зря?

– На какую плаху?!
– подпрыгнул скоморох, ударившись головой о низкий потолок.
– Ты что мелешь?! Думать давайте! Вон нас сколько, неужели ничего не придумаем?!

– То-то, - пригрозил кулаком Буян.
– Сразу вспомнил, что нас много! "Пускай атаманы думают". Всем думать надо, может, что и придумаем. Одна голова хорошо, а много - ещё лучше.

И мы стали думать.

Глава тридцать вторая

Алёша и присяга

Мы стали думать, но как выбраться из этого мрачного подвала, придумать не могли.

Я вспомнил историю легендарного графа Монте-Кристо и поделился подробными воспоминаниями о прочитанном с приятелями.

– И что ты предлагаешь?
– усмехнулся Буян, с большим вниманием и интересом выслушав моё повествование.
– Начинать землю рыть? Ты не помнишь, сколько времени твой граф, как его? Мотя, что ли? Сколько лет он подкоп рыл?

– Точно не помню...
– смутился я, вспомнив, что несчастный граф рыл подкоп много лет.
– Долго он его рыл. И попал, кажется, не на волю, а в соседнюю камеру. К тому самому аббату, который ему остров с сокровищами завещал.

– Видишь, много лет рыл. Да и то не туда вырыл, - вздохнул Буян.
– А нам и мышиную нору не успеть выкопать: слыхал, как сержант рассказывал про тех арестантов, что перед нами здесь были? Нас долго держать не станут. Суд у них короче воробьиного носа.

Устроившись на полу, мы ещё какое-то время пытались найти выход из создавшегося печального положения, но ничего путного так и не придумали.

Мы уже смотрели тревожные сны, когда низкая дверь заскрипела и открылась. Скрип и скрежет были такие ужасные, что мы проснулись, невольно щурясь от света фонаря, поставленного на пол с той стороны низких дверей. В голове замелькали страшные мысли о пыточных подвалах, о страшных допросах с пристрастием и тайных казнях. Представив всё это в подробностях, услужливо предоставленных разгулявшейся фантазией, я поневоле вздрогнул.