Сердце Единорога. Стихотворения и поэмы
Шрифт:
Мои рыданья, пальцев хруст
50 Подслушал жимолости куст, —
Он, содрогаясь о поэте,
Облился кровью на рассвете.
А ты?!.. В отмщенье посмотри,
Как тлеют, горестней зари,
Ущербной, в пазухе еловой,
Былое сердце, песня, слово
И угли —
Золой расписываясь: Клюев,
Я мертвецом иду в мороз,
60 Где преданность — побитый пес
В пургу полуночную воет.
Под солнцем жизни были двое:
Лосенок и лесной ручей.
Продрогли липы до костей
И в дверь случатся костылями:
«Нас приюти и обогрей,
Лежанкой, сказкою, стихами!»
Войдите, бедные друзья,
Декабрьским льдом согреть меня!
Февраль 1933
501. Моему другу Анатолию Яру
Сердце, изъязвленное Другом, не зале-
чивается ничем,— кроме Времени да Смер-
ти. Но Время стирает язвы его, удаляя и
больную часть сердца, — частично умерщ-
вляет,— а Смерть изничтожает всего чело-
века. Поскольку жив, стало быть, человек,
постольку неисцельны и болезненны раны
его от дружбы и будет он ходить с ними,
чтобы явить их Вечному Судие.
с. 476
Для всех скорбей находятся слова, но поте-
ря друга и близкого — выше слов: тут —
предел скорби, тут какой-то нравственный
обморок. Одиночество — страшное слово:
«быть без друга» таинственным образом
соприкасается с «быть вне Бога». Лишение
друга — это род смерти.
Потрясающие стоны 87-го псалма обрыва-
ются воплями о друге: «Я сравнялся с нис-
ходящими в могилу; я стал как человек без
силы между мертвыми, брошенный,— как
убитые, лежащие во гробе, о которых Ты
уже не вспоминаешь, Господи. Ты удалил
от меня друга искреннего: знакомых моих
не видно».
с. 416-417
Из книги «Столп и утверждение
Истины»
Не верю, что читать без слез
Ты будешь ветхие страницы,
Где хвоями цветут ресницы
И ручейком журчит вопрос:
За что поэту преподнес
Ты скорпиона в нежной розе?..
В скрипучем жизненном обозе
Есть жернов смерти тяжелей —
Твое предательство,— злодей,
10 Лукавый раб, жених, владыка!..
Ах, не лесная голубика
Украсит черное копье,—
В крови певучей лезвие,
С зарею схожей, самой чистой!..
Тебя завидя, вяз росистый
Напружит паруса по корень,
Чтобы размыкать на просторе,
В морях или в лесном пожаре,
Глухую весть, что яхонт карий
20 Твоих зрачков горит слюдой,
Где месяц мертвой головой
Повис на облачной веревке!..
Есть Святки, синие Петровки,—
Любимый праздник косарей,
Не с ними брачится злодей; —
Страстная крестная суббота
Убийцу н^дит из болота
К поэту постучать в оконце...
В Москве или в глухом Олбнце
30 Кровь на ноже — одна и та же!..
Будь счастлив, милый!.. Хвойной пряжей
Моя струится борода,
И в сердце рана, как звезда,
Лучится лебедем на плёсе.
Уже не турьим рогом сосен,
Узорною славянской сагой,—
Крикливой нотною бумагой
Повеет на твои ресницы
И не дослушанной певицы,
40 Каких на свете миллионы,
Ты почерпнешь руладо-звоны
Душой ли, пригоршней любимой?!..
Но только облик серафима
Пурге седин, как май погожий...
У русских рек и подорожий
0 яхонтах звенит мой посох: —
Они глядят из трав и проса
С мольбою смертной, огнепальной...
Не песней Грузии печальной,
50 А вдовьей ивовой свирелью
Я убаюкиваю келью:
Бай-бай! Усните злые боли,
Нож не натачивает Толя,
Он в белом гробике уснул
Под заревой сосновый гул.
1 мая 1933
Москва
502. Из предсмертных песен
Под солнцем жизни были двое:
Лосенок и лесной ручей...
Змея змею целует в жало,
Ручей полощет покрывало
В ладонях матери реки;
И ткут запястья тростники,
Друг друга к лебедю ревнуя,
Рассветной тучки поцелуи
Пылают на щеке сосновой.
Вещунья грает слово в слово,
Что вороненок сыт, зобат;