Сердце Единорога. Стихотворения и поэмы

Клюев Николай Алексеевич

Руно на бедрах, губы в зное,

Шафран и золото на коже,

Он всех дурманней и пригожей —

Дитя неведомой весны,

В венке из пьяной белены,—

Пред ним корзина с виноградом

40 И друг золоторогий рядом.

За ними тридцать — пряный гость,

Тюрбан в рубинах, в перлах трость,

Как черный ястреб,

реет бровь,

Шатер ресниц таит любовь,

И ложе пышное из шелка, —

Пред ним кинжал и шкура волка!

Не узнаю тебя, пришлец,

В серьгах, коралловый венец,

Змея на шее, сладко жаля,

50 Звенит чешуйками о зале

Подземном, в тусклых сталактитах,

О груде тел, лозой повитых

На ложе обоюдоостром!

Душе прозреть тебя не просто,

Ты — дуб из черного стекла,

Сквозящий маревами зла,

Где бродит желтый лунный морок.

Змея насвистывает: сорок!

Близнец пылающего зала,

60 Осыпанный дождем опалов,

С двойной змеей на львиной шее,

Павлиным опахалом вея,

Чтоб остудить хоть на мгновенье

Костей плавильню, жил разжженье, —

Садись за блюдо черных сот,

Геенский сорок пятый год!

Желанный год пятидесятый, —

Величье лба от Арарата,

И в бороде, как меж холмов,

70 Голубоватый блеск снегов

Еще незримых, но попутных, —

На братьев пестрых и лоскутных,

Глядит, как дуб, вершиной вея,

На быстротечные затеи

Веселых векш и диких яблонь...

Я твой, любовь! И не озябло

Подсолнечник — живое сердце,

Оно пьет сумерки ведёрцем,

Степную сыть чумацким возом,

80 Но чем пьяней, махровей розам,

Тем слаще жалят их шмели

И клонят чаши до земли,

Чтобы вино смешалось с перстью...

Не предавай меня безвестью,

Дитя родное! Меж цветов

Благоухает лепестков

Звенящий ворох. Это песни,

За них стань прахом и воскресни.

<1933>

508—509. Из цикла «Разруха»

1

От Лаче-озера

до Выга

Бродяжил я тропой опасной,

В прогалах брезжил саван красный,

Кочевья леших и чертей.

И как на пытке от плетей

Стонали сосны: «Горе! Горе!»

Рябины — дочери нагорий

В крови до пояса... Я брел,

Как лось, изранен и комол,

10 Но смерти показав копыта.

Вот чайками, как плат, расшито

Буланым пухом Заонежье

С горою вещею Медвежьей,

Данилово, где Неофиту

Андрей и Симеон, как сыту,

Сварили на премноги леты

Необоримые «Ответы».

О книга — странничья киса,

Где синодальная лиса

20 В грызне с бобрихою поддонной, —

Тебя прочтут во время оно,

Как братья, Рим с Александрией,

Бомбей и суетный Париж!

Над пригвожденною Россией

Ты сельской ласточкой журчишь,

И, пестун заводи камыш,

Глядишься вглубь — живые очи, —

Они, как матушка, пророчат

Судьбину — не чумной обоз,

А студенец в тени берез

30 С чудотворящим почерпальцем!..

Но красный саван мажет смальцем

Тропу к истерзанным озерам, —

В их муть и раны с косогора

Забросил я ресниц мережи

И выловил под ветер свежий

Костлявого, как смерть, сига:

От темени до сапога

<Весь изъязвленный> пескарями,

40 Вскипал он <гноем>, злыми вшами,

Но губы теплили молитву...

Как плахой, поражен ловитвой,

Я пролил вопли к жертве ада:

«Отколь, родной? Водицы надо ль?»

И дрогнули прорехи глаз:

«Я ж украинец Опанас...

Добей зозулю, чоловиче!..»

И видел я: затеплил свечи

Плакучий вереск по сугорам,

50 И ангелы, златя убором

Лохмотья елей, ржавь коряжин,

В кошницу из лазурной пряжи

Слагали, как фиалки, души.

Их было тысяча на суше