Сердце Ёксамдона
Шрифт:
Кын снова отскочил — намеренно подальше от символов.
— Тебе тоже нужно тело для существования в мире людей, — Кын затараторил, прыгая, отскакивая — играя в дурные салки. И постепенно выдыхаясь.
— Думаешь, спрятался хорошо? Думаешь, я не могу тебя узнать? Да я знаю всех!
Прыжок.
— Ты тьма без лица, поселится такая в человеке и изменит его изнутри.
Отскок.
— Оборвёт связи, разлучит с близкими, будет питаться его одиночеством! Пока не сожрёт полностью…
Прыжок повыше и кувырок.
— Дух разреженной
Ещё чуть-чуть. И потом можно бежать.
— Хынъму! — закричал Кын.
Бросился к символам.
И повис, сжатый за горло крепкими пальцами.
Хынъму впервые заговорил: у этого существа не было голоса, оно использовало голос тела, которое занимало, но при этом сипело и шепелявило:
— Трепло. Вс-шего лиш-шь имуги, которому одной капли не хватило.
Выразить насмешку у хынъму получилось плохо, но Кына это мало утешило.
Он задыхался. Пальцы хынъму впивались не просто в горло человека, но в того, кто сидел внутри тела, в того, кто был создан из пара и электричества и надеялся однажды стать лучше самого себя. В его упования, мечты и желания. В робкую любовь, на которую он бы не осмелился в иных обстоятельствах. В привязанности, которые он обрёл. В то, что он привык считать собой.
Прикосновение хынъму прожигало в этом дыры, и Кын стремительно слабел.
Он подумал, что тело Санъмина не исцелилось полностью, хотя осталось немного, и жалко оставлять его вот так, не закончив работу, но если не уйти, чего доброго, пальцы хынъму задушат и человека.
Кын выскользнул из человеческого тела, и воздух земли людей обжёг его тут же.
Хынъму отчётливо хмыкнул: Кын облегчил ему работу. Покинул тело, что хранило его, и теперь…
Хынъму растёкся дымом, собираясь Кына сожрать.
Но Ли Кын и тут обвёл его вокруг пальца: пожирать оказалось нечего. Мир людей добрался до него первым, и Ли Кын — имуги — исчез навсегда.
11. Сплетение путей
Юнха очнулась от работы и увидела, что же вышло у неё: на бумаге появилась схема или чертёж, устройство чего-то или же план вроде тех, что вешают на стенах рядом с огнетушителями, — указания, где ближайший выход.
Она сама не могла его прочесть. Он даже как будто менялся и плыл, когда Юнха пыталась в него вглядеться. Ещё он был расчерчен тоненькими линиями, что путались друг с другом, складывались в узор, сходились в кольцо, даже сжимались в него, а оно само будто тоже указывало на что-то или кого-то.
И были надписи. Тут Юнха удивилась сильнее всего: все они были на ханчжа, а Юнха не то чтобы хорошо помнила иероглифы. Не смогла прочесть и половины, и потому надписи ничего для неё не значили и ни во что толком не сложились.
Юнха скатала рисунок и убрала в услужливо появившийся на столе тубус.
Сколько она пробыла здесь? Телесные ощущения были слабыми, и чувство времени тоже отключилось, но вряд
Она покинула терминал архива и, едва вступив в мир людей, где царила глухая ночь, в квартиру Муна, сразу же повернула к ванной. Вряд ли будет лучше, чем в прошлый раз, когда о себе напомнило всё.
Ей стало плохо чуть позже, закружилась голова, во рту появился горько-металлический привкус. В первый миг она решила, что дело в голоде и жажде, но потом поняла — нет, нет, вовсе нет, это другое. Это то, что уже случалось. И теперь снова — снова дрожит и рвётся связь, в этот раз уже по-настоящему, сейчас её не получится удержать.
Юнха всё равно попыталась. Когда такое случилось в прошлый раз, Ким Санъмин не хотел по-настоящему уходить, он тоже пытался цепляться за воспоминания о человеческой жизни, и удержать связь с ним было проще. Но теперь происходило что-то иное: где бы ни был Кын и во что бы он ни вляпался, закончилось всё… неизбежностью. Тем, что не щадит никого, пусть и приходит к разным существам в разное время. Кто-то не проживёт и дня, кто-то продержится почти тысячу лет.
Почти — у него оставалось ещё время. Но то, что пришло за Кыном, было неумолимым, неподкупным и неколебимым.
Связь с Ли Кыном выскользнула из рук Юнха, оставив её без сил.
Она соскользнула вниз, цепляясь за косяк какой-то двери — Юнха уже не могла бы сказать, в какой части квартиры находится. В глазах темнело, в свете тусклой настольной лампы, Юнха ещё видела какое-то время ножки стола, тубус рядом с ними и собственную кисть — пальцы мелко подёргивались, и это было очень страшно. Потом всё пропало. Свет, и звуки, и боль от потери — та тоже на время перестала её терзать.
—
Чиён дрожащими пальцами остановила запись и сбросила вызов. Потом переслала файл в чат с Ок Муном.
Она выполняла всё машинально, стряхивая собственные слёзы с экрана, когда они падали туда.
Если бы она сейчас остановилась, то потом не смогла бы ничего ещё долгое время. А запись — запись должна была попасть к Мунщину, ведь ради неё… из-за неё…
Чиён чувствовала, как дрожат не только пальцы, но и рот и веки, она слизывала соль с губ, когда становилось слишком мокро, и соль казалась ей ядом.
Потом она легла на левый бок, положив телефон рядом с головой, и уставилась в стену, по которой в свете ночника ползли уродливые тени. Не было в комнате ничего, что могло бы их отбросить. Это двигались события, пытаясь перестроить прошлое, но всё без толку. Случилось то, что случилось.
Она зарыдала, закрыла рот ладонью, чтобы не закричать и не разбудить кого-нибудь. Её тело трясло, жар в нём пульсировал, нарастая и спадая и мучая её ещё больше.
Потом телефон загудел, и Чиён, едва собравшись с силами и промазав два раза мимо значка, включила громкую связь.