Сердце огня и льда. Леди

Гэлбрэйт Серина

Я выпуталась торопливо из одеяла, привела себя в порядок, воровато проскользнув в ванную. Нашла там своё брошенное накануне платье, повешенное аккуратно на крючок вместе с чистыми полотенцами, и бельё и вновь залилась румянцем, вспомнив, что именно Дрэйк прибирал здесь, видел оставшийся после нас хаос, валявшуюся на полу одежду. Вернувшись в спальню, оделась и спустилась на первый этаж. Лиссет я нашла на кухне, хлопотавшую возле плиты. На столе блюдо с бутербродами, поднос с чашками, чайником и кофейником.

– Лиссет, – я приблизилась к обернувшейся ко мне подруге, понизила голос: – Я беременна.

– Что? – на лице лисицы застыло знакомое уже недоумение, растерянность, так похожие на мои

недавние чувства, на чувства Дрэйк.

– Норд сказал, я беременна, – я с трудом сдерживала радость, детское желание попрыгать на месте, хлопая в ладоши. – Поэтому у меня изменился запах, поэтому моё сияние было золотистым с огненными всполохами, когда я пробудила Норда. Я беременна, – хотелось повторять это снова и снова, без страха, без обречённости, что преследовали меня в прошлый раз, повторять и наслаждаться воздушным ощущением счастья, лёгкости. – У Эсти будет сестричка.

– Уже?! – Лиссет посмотрела с сомнением на мой живот, затем принюхалась настороженно. – И впрямь, запах изменился… а я и не заметила. Дрэйк?

Я кивнула. Лисица обняла меня.

– Что ж, тогда поздравляю. Будет каждому мальчику по маленькой девочке.

– Стыдно признать, но я даже ревновала Дрэйка к сыну Хейзел, хотя её малыш ни в чём не виноват. Думала, почему Дрэйк гуляет с чужим ребёнком, уделяет ему своё внимание, возможно, даже испытывает тёплые чувства, когда у него мог бы быть родной? Дрэйк должен любить своего малыша, а не постороннего. Ужасно, да?

– Ладно тебе, – Лиссет отстранилась от меня и нахмурилась вдруг. – Надо дать тебе противозачаточное.

– Зачем? – удивилась я искренне. – Поздно уже.

– На будущее, – поправила лисица серьёзно. – Думать о предохранении никогда не поздно, особенно в вашем случае. Ты же с Дрэйком после того раза больше не…

– Только тогда, и всё.

– Вот-вот! Ты ведь не собираешься теперь практически постоянно ходить беременной и ежегодно рожать?

– Я не против большой семьи, – в детстве я часто жалела, что я единственный ребёнок, что нет у меня, как у других детей, братьев и сестёр, с которыми можно играть, которые поддержат в беде и в радости и не предадут.

– Семья у тебя и так уже не маленькая, – возразила Лиссет. – А детей надо не только рожать, но ещё и вырастить, воспитать и на ноги поставить. Если через несколько лет ты захочешь третьего, просто перестанешь принимать противозачаточное, дальше дело за природой и мальчиками, а до той поры лучше обожди. Да, благодаря яду ты восстанавливаешься быстрее, чем обычные женщины, но усердствовать всё равно не стоит.

– Хорошо, – вздохнула я смиренно, признавая правоту подруги.

– Где еда? – на кухню заглянул Беван, улыбнулся мне. – Мне рассказали, так что поздравляю, Шелли, с грядущим пополнением.

– Благодарю.

– Бери поднос и неси, – велела лисица.

– Вы тоже подтягивайтесь, – мужчина забрал со стола поднос с чашками. – Счастливые папаши места себе не находят, когда их цветочек не рядом, а я накопал информацию о хвостатом господине Игнаси.

Лиссет подхватила блюдо с бутербродами, и мы направились в столовую.

* * *

Веледа

У меня отняли свободу. Или, скорее, иллюзию свободы, в которую я наивно поверила, которой беспечно наслаждалась все эти месяцы.

Отняли надежду на лучшую жизнь, отняли робкие мечты и воспоминания, которыми я грезила в долгих снах.

Отняли Кадиима и папу.

Наши апартаменты в императорском дворце – золотая клетка, полная роскоши, всевозможных удобств и прислуги, готовой исполнить малейший мой каприз, любое моё пожелание. Почти любое. Я никуда не выходила одна, мне запрещено

покидать территорию дворцового парка, даже в наших комнатах практически постоянно есть кто-то посторонний: горничные, лакеи, фрейлины Катаринны. За дверью дежурили по очереди папины наёмники, одетые как местные служащие, чтобы не привлекать лишнего внимания. Если я собиралась пройтись по дворцовым галереям или прогуляться по парку, меня обязательно сопровождали или один из них, или дама из свиты императрицы. Со мной мало и редко разговаривали – я не считала за разговор ни подобострастное кудахтанье прислуги, кружащей вокруг беспокойной, суетливой наседкой, ни нарочито бессодержательное щебетание фрейлин, полагающих, будто маска глупенькой недалёкой куколки способна меня обмануть. Отец близок к Катаринне, и поэтому мне известно лучше многих, что большая часть её фрейлин прекрасно обучены как флиртовать и соблазнять мужчин, выведывая для своей правительницы нужную информацию, так и убивать без промедления, если поступит приказ или возникнет острая необходимость. Я знала, что они сидели со мной не ради развлечения моей персоны, но для предотвращения побега или нежелательных контактов, словно мне есть куда бежать или с кем встречаться.

Папа отсутствовал целыми днями, а когда возвращался – чаще всего поздним вечером, когда я уже лежала в своей постели с книгой в руках, – то ни о чём не рассказывал, ничем не делился, и мне приходилось делать выводы по обрывкам чужих разговоров, складывать целую картину из случайных эпизодов.

Корпус, где располагались кабинеты братства, поджёг Дрэйк, и это его перстень в бумажном пакете передал слуга. В Атрии находились ещё два члена ордена, Гален и Вэйдалл – благодаря разбору отчётов я знала это наверняка. Тело Нордана забрали, итого братство Двенадцати лишилось сразу четверых. Формально они по-прежнему часть круга, сила и бессмертие всех двенадцати членов сохраняются, но позиции обозначены, братство разделено и теперь между отдавшими перстни и оставшимися пролегает пропасть, баррикады негласной войны.

А я – один из немногочисленных папиных союзников, его надежда, опора и оружие. Папа говорил, я единственная в своём роде, уникальная, я его дочь и потому враги прежде всего попытаются добраться до меня, если не с целью склонить на свою сторону, то похитить, использовать в качестве рычага воздействия на него. Поэтому меня охраняли, следили, глаз не спуская. Поэтому я не должна покидать территорию дворца. Каждый вечер я ждала, что папа вернётся, зайдёт в мою спальню, пожелает спокойных снов и вонзит в мою руку иглу со снотворным. И я усну надолго, а когда проснусь, то мир опять изменится, всё давным-давно будет кончено и, возможно, забыто. Я действительно никогда больше не увижу Бевана, не узнаю правды о моей матери, не спрошу, каково быть соединённой узами парной привязки с членом братства.

Не узнаю, бывает ли привязка к бывшему собрату.

Я скучала по Кадииму, по прежнему папе, что остался, кажется, лишь в моих воспоминаниях. Нынешний предстал передо мной незнакомцем с резкими движениями и ледяным взглядом, я будто впервые увидела этого мужчину. Отец раздражён, недоволен, срывается на прислуге и молчалив и хмур со мной. Я искала и не находила в папе теплоты, нежности, любви ко мне. Пыталась объяснить себе, что папино плохое настроение временно, что позже, когда всё уляжется, он успокоится, улыбнётся мне ласково, как раньше, и скажет «моя роза», что трудно в сложившейся ситуации винить его в чрезмерной раздражительности. Что он оберегает меня, не рассказывая об истинном положении дел. И всё же я не могла не вспоминать папиной реакции на мою ложь, не могла не думать, почему отец забрал у меня кольцо, почему именно сейчас, когда, казалось бы, защита и опека духа были бы более чем кстати?