Сердце Пармы
Шрифт:
— Ну, то промысел божий да государев, — разозлился и Филофей. — А от тебя мне только попы в новые приходы нужны. Хулу свою оставь.
— Как я тебе попов дам? — Дионисий выхватил из кучи грамот на столе одну, свалив половину оставшихся на пол. — Накось, почитай и вспомни «Чины избранья и поставленья». Попа надо ставить того, кого причт из себя изберет и о том выборную челобитную напишет, где укажет условия найма, сроки и поручительства соседей вкупе с духовником, да еще и оговорка на изгнание! Только уж после этого архиерей, которого у нас тоже нет, попа испытывать будет и утверждать на место! А какая челобитная от пермяков, коли они неграмотны и язычны, да и поп им нужен,
— Ты, отче, давай за буквы не цепляйся. Мне лишь человек нужен, живой человек, а все остальное, челобитные всякие, я на себя беру. Дружина за всех напишет. Знай заноси в Святительские книги. Я тебе и архиереем буду, и папой римским, коли надо.
— Тьфу! — яростно плюнул Дионисий.
Михаил опустил голову. Он понимал, что правы оба. Но Филофей свою правду вертел туда-сюда, как барышник на ярмарке, а Дионисий своей правдой не поступался. Князь почувствовал, как холодное, жесткое, непримиримое дыхание старика раздувает в нем, согревая, негаснушую искорку Полюда.
Через несколько дней Михаил разослал тиунов, созывая в Покчу пермских князей. Теперь их было только семеро.
Михаил оглядывал съехавшихся князей. Из семерых он знал трех: Кейгу Редикорского, зятя Пемдана, который теперь объединил Редикорские и Пянтежские вотчины, янидорского Керчега и крещеного Колога Пыскорского. Однако по рассказам тиунов и ясачных сборщиков Михаил неплохо представлял себе и остальных князьцов, молодых. Михаил молчал и размышлял: как же ему навязать князьцам свою волю? Князьцы ждали.
— Я собрал вас, князья, чтобы говорить о новом порядке княжения, — начал наконец Михаил. — Знаю, Федор Пестрый уже объявил вам об увеличении ясака…
— Не по силам нам такой ясак, — тотчас сказал Юксей Урольский. — Мы его дать не сможем.
— Мне на бедность свою не ссылайтесь, — осадил Михаил. — В вашу худобу я не верю. У тебя, Юксей, пять жен, и каждая толще священной гляденовской ели. А у тебя, Колог из Пыскора, походный чум из ковров Коканда, одного Коканда, потому что Бухара и Ургенч, Хорезм и Самарканд, Мерв и Отрар тебе не угодили, видишь ли! Все я знаю о вас. В твоем роду медведей, Кудым-Боег, все лыжи и полозья нарт подбиты песцами. А твой бобровый род, Елог из Майкора, у татар, что из Афкуля уходили, купил много рабов, а каждый раб стоит столько же, сколько годовой ясак целого рода… Вижу, Кейга, ты плакать собрался? Не поверю. Тебе от Пемдана какое наследство досталось, а? Вместе посчитаем, или лучше ясак дашь? И у тебя, Керчег, добра не перемерять. Есть ли еще на Колве охотники с костяными стрелами? Нету — все с железными. Ты же, Неган Акчимский, на разорение от вогулов не кивай. Вогулы уж сколько лет в набеги не ходили, а торг ихний весь через тебя идет. К тому ж, какую дань ты собираешь с тех, кто мимо тебя на поклонение к Пеле или Ялпынгам идет? Нет, вы не нищие. Это я по сравнению с вами нищий. Соберете новый ясак, не обеднеете… Но я не о том говорить хотел.
— А о чем же еще? — смело усмехнулся Кудым-Боег. — Чего еще у нас отнять хочешь?
— Вы знаете, что я в Москве побывал… Вашей милостью туда попал. Вышли бы вы в поле с московитом биться, как Коча, так и не было бы у нас сегодняшнего разговора. Но сделанного не воротишь… О многом мне пришлось в том пути подумать. Многое и увидел… Я прошу вас, хотя бы на сегодня забудьте свои обиды на Москву. Хакан Московский Иван хочет, чтобы все народы этих земель слились воедино, чтобы вся земля стала Русью, а все народы стали русскими… И думаю я, что надо нам этой дорогой добром идти.
— Зачем?
Это был самый трудный вопрос. Им, пермякам, зачем это?
— Вместе,
— А мы до сих пор и так сами справлялись со всеми врагами, — напрямик сказал Кудым-Боег.
— А Москва?
Пермяки пораженно переглянулись.
— Я был в Москве и вот что понял: либо с ней, либо против нее. Поверьте мне: таких войск, как у Пестрого, Москва может послать сотню. Нам надо с Москвой родниться, чтобы вновь не пришли ее полки.
— Чего же, кроме ясака, для этого требуется?
— Крещение.
Колог презрительно свистнул.
— И все? Что ж, покрестимся. Креститься не трудно. Я знаю.
— Нет, Колог. Креститься трудно. Нужно креститься по-настоящему. Нужно оставить родительских богов. Это обидно, и горько, и страшно. Нужно поверить в Христа, понять его и жить по его законам. Нужно блюсти их, даже если видишь рядом обман и неправду. Даже если другим ложь будет выгодна, а тебе твоя вера убыточна. Даже если над тобой будут смеяться или начнут тебя презирать. Далеко не все русские могут это. Но вы должны суметь, потому что будете первыми.
— Но зачем? — упорствовал Боег. — Мы можем поставить нового идола — или что там у вас? Божий дом, христову чамью… Можем приносить Христу жертвы, сколько требуется, но не уважать его. Я многих наших богов не уважаю, но боюсь их или просто привык их кормить, как отец и дед. Зачем нам любить нового бога по-настоящему? Зачем гнать старых богов?
— Христос идолов не терпит. А любить его… Я мог бы объяснить, чему он учил, но вам не понять его замысла… Вы можете его только почитать, но почитать искренне. Пермь и Москва стали единой землей, а пермяки и московиты станут единым народом. Нам этого не увидеть, но это увидят наши дети. Они войдут в большой русский народ как равные, и нам должно быть стыдно, если они войдут с ложью. Ведь вы не пускаете на совет рода воров. Мы — еще пермяки, но дети наши будут называть себя русскими. Им станет горько, если они будут знать, что в их русские жилы отцы вместо крови плеснули тухлую воду. Вы должны принять Христа ради будущего, чтобы пермяки в русском народе сохранились навеки, а не были истреблены московитами. Ради нашего спасения, понимаете? Пермяки молчали, раздумывая.
— Ты говоришь об очень сложных вещах, — наконец сказал за всех Кейга. — Дай нам время подумать.
Они думали два дня. Михаил ждал. И на душе у него было погано. Все, что он говорил, было правдой — но правдой слишком большой для человека. Эти пермяки, конечно, не станут русскими, и дети их не станут, и, наверное, даже правнуки еще не станут. Но кто-то потом все же станет… И придется заплатить очень, очень дорого. Они потеряют своих князей, своих богов, свои имена, сказки, может быть, и свою память, свой язык… Но они сохранят нечто большее — свою землю в веках, которую не вытопчут конницы враждующих дружин, и свою кровь в поколениях, которая не прольется впустую на берега студеных рек.
А что делать? Все поглощается всем: вода размывает землю, и земля впитывает воду, горы останавливают тучи, и ветер истирает камни в песок. Таков порядок вещей во вселенной.
Пермяки и Михаил вновь встретились в гриднице Покчинского острога.
— Нам не понравилось то будущее, которое ты нам обещаешь, — рассудительно сказали они. — Но, похоже, что другим оно быть не может. Мы покоряемся будущему. Скажи, что мы должны делать?
Михаил объяснил.
Пермяки разъехались по своим городищам, по своим увтырам. Михаил знал, что они честно выполнят порученное. И вскоре им вслед он разослал монастырские артели плотников, чтобы возводить новые храмы, а Дионисий уже готовил попов.