Сердце прощает
Шрифт:
Как-то он пришел к Любе поздно вечером. Ребенок спал. Он склонился над ним и долго не спускал с него глаз.
– Все-таки удивительно, как он похож на меня!
– с гордостью сказал Франц.
– Что же удивительного: ты его отец.
– И имя у него красивое - Вольдемар.
– Нет, Владимир, - упрямо сказала Люба.
– Но это же русское имя!
– А что, разве оно тебя пугает?
– Нет, - пожимая плечами, ответил Франц.
– Я только говорю, какое оно звучное... Мальчик узнает меня с первого взгляда. Но
– Что-нибудь случилось?
– Я хочу просто напомнить тебе, чтобы ты не расставалась со своим "вальтером".
– Это для чего же? Стрелять в партизан?
– Ты должна стрелять в тех, кто будет нападать на нас, кто посмеет угрожать жизни нашего сына. Возможно, на днях последует приказ о нашем отходе. Будь к этому готова.
Люба давно уже заметила, что немцев лихорадит. Успешное наступление Советской Армии порождало у них нервозность, суматоху. Она внутренне радовалась развивающимся событиям, но, понимая двусмысленность своего положения, пугалась будущего.
Вначале Лукерья с явным недоверием относилась к Любе, упрекала ее в неразумности. "И как это ты могла попасться к ним на крючок? Конфеткой они тебя, что ли, приманили?
– бубнила старуха.
– Ты только на меня, бабку глупую, не серчай. Я как понимаю, так и говорю. Но коли такое случилось, что же поделаешь? Ребеночка-то береги, он не виноват. Вон какой он становится славный! Пока ему сытно и тепло, а до всего остального ему нет никакого дела".
Люба покорно выслушивала замечания старой женщины и чувствовала в ее словах почти материнскую озабоченность. "Меня пугает, а сама как мать родная заботится обо мне и моем сыне".
Лукерья подолгу могла ворчать на Любу, но никогда не выносила на люди худой славы о ней. Этому, возможно, способствовало и то, что в большинстве домов поселка квартировали немцы.
Однажды ярким солнечным днем Люба вынесла ребенка из избы. На лужайке напротив дома играли в цветах ребятишки, по дороге изредка проходили немецкие солдаты, местные женщины.
Постояв у крыльца, Люба прошла за калитку и, став в тени березы, принялась укачивать сына.
– Ух, какой крикливый, ты гляди...
– сказал кто-то за спиной нарочито строгим голосом. И Люба, повернувшись, увидела перед собой высокого парня с полицейской повязкой на рукаве. Ничего не ответив, Люба продолжала убаюкивать неспокойного сына.
– Мужчина, сразу видать по крику, - назойливо продолжал полицай. Ишь, орет как...
– Проходи давай, - неприязненно сказала Люба.
– Чего тебе до крика его, сам небось не так еще орал.
– Да вы, дамочка, не беспокойтесь, я ребятишек не обижаю, - улыбаясь, сказал полицай и вдруг шепотом добавил: - Привет вам от отца.
– От отца?..
– повторила Люба, задохнувшись на слове.
– Угу, от Игната Зернова, - подтвердил полицай и громко
Полицай приоткрыл легкое одеяльце и сунул в складку бумажный пакетик.
– Письмо вам, - тихо сказал он.
– Господи, папа жив, не верится, - сказала Люба.
Затем, опомнившись, удивленно посмотрела на полицая.
– А как же он узнал, где я нахожусь?
– У вашей матери, а ей адрес оставил обер-лейтенант Штимм.
– А вы-то видели папу?
– спросила Люба.
– Видел, - ответил тот.
– И отца, и ваших друзей.
– Друзей?! У меня еще есть друзья?..
– Отец ваш хотел бы повидаться с вами.
Лицо полицая стало строгим.
– Нам нужно условиться во всем. Есть в этом некоторая сложность.
– Какая же?
– Вы же знаете, всех мужчин призывного возраста немцы забирают и отправляют в лагерь. Так что...
– Да-да, я понимаю. Все не так просто.
– Смогли бы вы, скажем, отлучиться из дома и подойти к лесу? спросил он.
– Нет, это невозможно, сразу спохватятся, - ответила Люба.
– Жаль, - задумчиво сказал полицай.
– Ну что ж, тогда придумаем что-нибудь другое. Завтра, в это же время, сообщу...
Полицай поправил одеяльце и, подмигнув утихшему малышу, пошел вдоль дворов.
Взволнованная Люба вошла в калитку.
* * *
Штимм ночь провел один, без Любы, в своей офицерской квартире. В шестом часу утра он разбудил ее. Несмотря на то что его чисто выбритое лицо было спокойно, Люба сразу почувствовала, что Штимм необычайно встревожен.
– Срочно еду в управление, - объяснил он.
– Если возникнут какие-нибудь непредвиденные обстоятельства, немедленно дам знать. В крайнем случае, пойдешь к Отто, он будет знать, что делать.
– Что-то случилось?
– Ничего особенного. Полагаю, пойдет речь о формировании новой части для отправки на фронт.
– Значит, ты уедешь?
– Откуда я могу знать, что будет со мной?
– с чуть приметным раздражением произнес Штимм.
– Армия противника наступает, этого никто не мог предвидеть. Готовятся экстренные меры по стабилизации фронта.
Люба растерянно опустила голову. Штимм быстро взглянул на нее.
– Тебе страшно?
– спросил он.
– Да, немного, - ответила Люба.
– Главное помни, что у нас с тобой сын, это самое важное, многозначительно произнес Штимм и, с нежностью посмотрев на спящего малыша, поспешно вышел.
...День был солнечным и теплым. Высоко в небе висели редкие белые облака. За окнами неугомонно сновали ласточки. Они то опускались на наличники окон, то садились на провисшие телефонные провода, протянувшиеся вдоль улицы, и задорно щебетали. По дороге промчалось несколько машин с солдатами, оставив после себя клубы пыли. Затем улица опустела, и наступило затишье. Люба взяла сына на руки, приложила его к груди. К ней подошла Лукерья.