Сердце Сапфо
Шрифт:
— Каждый месяц мы подносим богине нашу кровь. Это поддерживает в ней жизнь. Но все жрицы должны быть старше детородного возраста. Они собирают кровь и подносят ее богине, но своей крови не дают. Они кормилицы богини. Это большая честь, которой удостаиваются только женщины, вышедшие из возраста, когда возможно деторождение.
У меня и Праксинои, судя по всему, был удивленный вид — Пентесилея поспешила добавить:
— Ах да, вы наверняка слышали, что мы приносим в жертву богине пленных мужчин. Это неправда. Большая часть того, что о нас говорят, — неправда. О нас говорят, будто мы при виде воинов-мужчин слабеем и падаем в обморок. На самом же деле это они, завидев нас, слабеют и падают в обморок! Мы не калечим маленьких мальчиков и не поклоняемся Аресу и Артемиде. И не совокупляемся в лесу с кем ни попадя из мародерствующих
Пока она говорила, мы подошли к другой пещере, где выращивали жеребцов. Жеребята тоже лежали на овечьих шкурах, а некоторых кормили одной, но полной молока грудью амазонки.
— Мы выкармливаем их своим молоком, так еще надеемся разгадать тайну исчезающих крыльев.
— У ваших лошадей всегда были крылья?
— Это удивительная история. Когда-то давно, когда амазонки жили около Черного моря, мы были искусны в верховой езде и выездке самых резвых лошадей. Враги говорили, что наши лошади крылаты — поэтому они такие быстрые. Но сейчас трудно сказать, что это было — правда или вымысел. Тогда, во времена первой великой царицы Пентесилеи, герой Беллерофонт, чтобы убить Химеру, приручил крылатого коня Пегаса. Беллерофонту помогали амазонки. Его жеребец Пегас даже какое-то время скрывался среди амазонских кобылиц на священном острове Аретиас, где мы выращивали и объезжали жеребцов. Вот после этого и стали рождаться крылатые жеребята, и еще долго мы выращивали лошадей с громадными крыльями — нам удалось увеличить их размер и размах. В те времена мы никого не боялись. Мы могли сражаться, могли летать, мы были словно богини на земле. Но понемногу крылья у новорожденных жеребят становились все меньше и меньше. А иногда появлялись экземпляры вообще без крыльев.
— Значит, вы должны привлечь Пегаса к вашим кобылицам и удерживать его у себя… ну хотя бы одну ночь.
— Но как?
Легенды о Пегасе я помнила смутно: он родился мудростью богини луны, прилетел на крыльях ее вдохновения из Древнего Египта. Кажется, у него была подруга по имени Аганиппа. Уж не та ли это крылатая кобылица, которая преследует нас во сне? Если бы здесь была Исида — она бы мне все объяснила. Исида бы знала, как привлечь древнюю подругу Пегаса, а потом и его самого.
— Дай мне помолиться, чтобы на меня снизошло решение этой задачи, — сказала я амазонке.
Пентесилея взволнованно посмотрела на меня.
— Наши лучшие умы, наши величайшие философы бьются над ней, но, возможно, ее удастся решить только чужестранке.
— Мне надо поговорить с моим советником Эзопом, которого увели куда-то.
— Это с бородатым?
— Да.
— Он мужчина, и ему нельзя доверять. Чувства переполняют даже самых добрых из мужчин. Они неспособны к рациональному мышлению. Это не их вина. Пока их не кастрируешь, их мозги не могут функционировать надлежащим образом. Пары, которые поднимаются от их яичек, затуманивают им взор и разум — беднягам. Они ничего не могут с этим поделать.
Праксиноя поспешила поддержать ее:
— Возможно, Пентесилея права, Сапфо. Давай не будем дразнить нашу удачу.
Она явно не это имела в виду, но боялась того, что могут предпринять амазонки.
— Сапфо? Ты — Сапфо с Лесбоса? Поэтесса?
— Кажется, да.
— Наконец-то! В книге богини написано, что ты появишься у нас. Если бы мы знали, кто ты, то оказали бы тебе более достойный прием.
Все вокруг огласилось звуками барабанов и флейт и громогласными сообщениями о том, что пророчество о моем прибытии сбылось. Царица амазонок Антиопа хотела устроить пир в мою честь. Стайки маленьких девочек шли передо мной, разбрасывая нежные лепестки роз, чтобы я ступала по ним. Я снова оказалась в круглом храме Меланиппы, но на сей раз меня приветствовал хор танцующих девушек. Жрицы поднесли мне чаши с медом и кровью, словно я была сама богиня. Я чувствовала себя обязанной
На пиру я сидела рядом с царицей Антиопой, пытаясь угадать, чего она хочет от меня, потому что никто, даже царица амазонок, не будет устраивать пир без тайного намерения.
— Пришло время, — сказала она, — когда кто-нибудь должен рассказать правду о нашем народе. Богиня явно послала тебя для того, чтобы ты сочинила «Амазониаду».
Я молчала в задумчивости. Не хотелось разочаровывать царицу. Я ни на миг не забывала, что я ее пленница, какие бы почести мне ни воздавали.
— Я не Гомер, царица, мои песни краткие и обжигающие, как вспышки сиюминутной страсти. Я не пересказываю мифы о сотворении мира и гибели народов. Я рассказываю не о сражениях, а о любви.
— Значит, настало время взяться за что-то новое, стать нашим женским Гомером, — заявила царица. — Может быть, до этого времени у тебя не было подходящей темы. Но я тебе помогу. Я пришлю тебе моих самых старых жриц, чьи воспоминания уходят в далекое прошлое. Они расскажут тебе то, что ты должна знать, станут твоими писцами, день и ночь будут прислуживать тебе, и ты напишешь нашу историю на эолийском греческом, чтобы весь греческий мир узнал правду о нас! Благодаря твоему искусству та клевета, что распространяется об амазонках по всему свету, пресечется!
Царица амазонок, бесспорно, была мудра в том, что касалось дел государственных, но она явно плохо разбиралась в поэтическом искусстве. Клевета остается, а похвалы быстро забываются. Как намекнуть ей об этом?
— Царица, самые сладкие слова быстро тают, тогда как колючие застревают в горле.
— Чепуха. Я тебе скажу, что нужно писать, — и ты напишешь. Ведь я царица?
— Безусловно, ты величайшая из цариц.
— Прекрасно. Вот как я представляю себе «Амазониаду». Сначала — о наших праматерях, что жили у Черного моря на заре времен. Затем — о наших завоеваниях, о нашем искусстве верховой езды, о наших лошадях, о том великом благодеянии, что мы получили благодаря Пегасу, о том, как нас избрала наша богиня Меланиппа, чтобы мы вели женщин к просвещению и славе, о нашей борьбе с мародерствующими племенами, о наших священных войнах и великих подвигах, о нашей цивилизации, не говоря уже о том, что люди станут счастливыми, если мы будем править миром. Ты понимаешь?
— Понимаю, царица.
А что я могла сказать? Если б я была математиком, она заставила бы меня измерять площадь ее тронного зала, который нужно застелить коврами. Если б я была астрономом — проследить маршрут Пегаса по ночному небу. Если б я была художником — изобразить ее в виде богини Меланиппы, парящей над землей. Какой прок от поэзии, если она не воспевает сильных мира сего? Но ничего этого я сказать не могла, поэтому только кивнула.
13. «Амазониада»
Воспой, о муза, женщину, она в народах всех была угнетена.
И только в Амазонии одной она живет счастливою судьбой.
Пусть мир наполнен клеветой мужчин — стыдиться амазонкам нет причин:
Сердца, их жаркой доблестью горят, а руки только доброе творят.
Худшее из наказаний, которым можно подвергнуть поэта, — сочинение стихов по требованию деспотичной царицы. Истина в том, что мы не знаем, откуда берется вдохновение. Оно рождается в глубинах души (другие говорят — в вышних пределах) без нашего участия. Муза или богиня выступает нашим посредником перед демонами памяти и желания, и мы извлекаем из этих глубин то, что удается извлечь, — всего лишь фрагменты огромной картины. То, что мы вытаскиваем на дневной свет, всегда оказывается хуже, чем мы ожидали. В этом виноваты и наши слабые художественные способности, и невозможность после пробуждения как следует вспомнить сны, которые мы видим. Если б только можно было спать и дальше, а потом все вспомнить! Мы не можем сочинять во сне. И поэтому перебиваемся несовершенными стихами, всегда подозревая, что лучшие остаются под волнами памяти.