Сердце статуи
Шрифт:
— В общем, лицо она вроде рассмотрела. Я хочу ей предъявить фото.
— Понятно. А чего та девушка в твоем саду делала?
— Ко мне шла на свидание.
— Ну, ты ходок! Правильно Веерка тебя бросила.
— Эх, если б она насовсем бросила и не появлялась в моем доме!
— Ладно, бери.
Она сняла фотографию, державшуюся на кнопочках. Я поспешно (тяжело смотреть на это полудетское лицо, будто раздвоение личности начинается) спрятал ее в сумку.
— Да, кстати, это Верины босоножки?
Весь
— Веру нашли?
— Нет, нет, только вещи. Так ее?
— Ага, — она отвернулась и всхлипнула. — В Лужниках на толкучке весной купила.
— Наташ, а у меня в доме могла быть какая-нибудь ее одежда, ну, запасная?
— Она не у тебя жила, только приезжала иногда к тебе. Я проверила, Котов просил: все вещи тут, в сумке или в шкафу. Кроме шелковых брюк и сумочки. Где ты нашел?
— В дупле дерева.
— Господи, вот ужас! А под деревом в земле…
— Нет, нет! Я сегодня утром все облазил, вековой дуб, корневище, что могилу невозможно вырыть. А вокруг ветвей сорока-воровка летает и бисер с блузки клюет. «Сорока-воровка» — так нашу Веру один тип назвал.
Наташа слушала зачарованно и вдруг спросила:
— Ты веришь в переселение душ?
Я почему-то не верил.
— Ну как же! — настаивала она. — Я слыхала, какие случаи бывают: в бреду больная говорит на чужом языке, ей не известном… или вообще на умершем языке.
Тут я напрягся и ответил:
— Если душа бессмертна во веки веков, то в ней заложена вся здешняя, земная информация, все знание, понимаешь? И всплывает оно в стрессовых ситуациях, на грани смерти.
Я говорил, а сам не понимал: чьи я слова повторяю? Свои? Из прошлой жизни?
— Так чего ж мы не знаем ни черта?
— Слишком тяжкий груз — психика не выдержала бы. Мы знаем, но до времени не помним, защитный механизм работает.
— Поэтому ты убийство не помнишь?
— Поэтому. Иногда мне кажется: я все вспомню и умру.
— Никогда не поверю, что мужик может от любви умереть.
— Так я ее любил?
Наташа усмехнулась с горечью.
— Лучше б ты не появлялся в нашей жизни.
— Это да. Но если я ревновал…
— Ничего ты не ревновал, у вас была нормальная связь.
— Что такое «нормальная связь»?
— Без трагедий и претензий друг к другу.
— Странно. Как у нас началось?
Однажды этой весной у подруг кончились деньги. «Ну, прям совсем!» И Вера поехала в центр продать или заложить свои золотые часики.
— Мировые! Вот этот режиссер подарил. — Наташа мотнула головой на пустую стенку.
— Который утонул?
— Ага. Ну, у них давно, зимой там что-то было.
Где-то ближе к вечеру Вера позвонила:
— А часики?
— Вера продала их гораздо дороже, чем мы ожидали. Даже выпросила у него еще поносить.
— У кого?
— Не знаю. У часовщика или у ювелира. «Ну, я ему показала класс!» — так она выразилась.
— Такой класс, — мрачно добавил я, — что ювелир испугался и тотчас подсунул ее мне.
— Вольно ж было связываться, — бросила Наташа небрежно.
— Да разве я их виню? Себя, идиота. Связался с проституткой.
— Ну-ка пошел отсюда!
— Да я ж не про тебя. Прости.
— И про нее не смей.
— Она вымогала плату. Как это называется?
— Отстань!
— Наташ, мне необходимо разобраться, что у нас с ней было.
— Разобраться? Она из-за тебя погибла.
— Я хочу найти убийцу и истребить.
— Поздно! Я ее предупреждала, что вы все — свиньи. А она: любовь — единственное, что чего-то стоит в этом мире.
— Сколько стоит?
— У тебя не хватит.
— Денег не хватит?
— Чувств-с.
— А, так ее к Колпакову чувства влекли. Извини, я не подумал.
— А ты вообще о ней не думал — только о своей Цирцее.
— А она о драгоценностях. Что ж, мы друг друга стоили.
— Она-то умерла, а ты процветаешь!
— Не дай тебе Бог. Я все потерял.
— Наживешь! Вон какой ты зверь сильный.
Наташа вдруг резво рассмеялась и переменила тактику: притянула за шею меня к себе (я аж на колени упал), принялась целовать, ласкать с таким пылом и пониманием… Я устоял, угадав маневр: увлечь и уесть «моралиста». Но устоял с трудом, ощутив внезапно знакомые симптомы: вспыхнувшая зараза в крови, как морозная язва — госпожа жизни и смерти. Вот, значит, к каким женщинам меня влекло! Я ее не помню, а ощущение живо и бешено.
Я опять на тахту уселся и оттолкнул Наташу… не оттолкнул, а нежно отстранил, прошептав:
— Не надо… ты мне безумно нравишься, но не надо. Я хочу другой жизни.
— Без любви?
— Другой любви.
Она рассмеялась с торжеством и закурила.
— Против природы не попрешь.
— Нет, не так! Кабы было так, мы правда все в свиней превратились бы.
Тут я окончательно в себя пришел и дал в душе клятву: к этой девице ни ногой! Фотографию потом по почте вышлю. Мы оба дымили в молчании напряженном, но не враждебном. Квартирка на тринадцатом этаже была вся пронизана солнцем и сквознячком, и дым выползал в лоджию змейками.