Сердце странника
Шрифт:
Девчонка тут же поставила перед ним странную металлическую тарелку и вилку с отломанным зубчиком. Потом села на свое место, пристально посмотрела на него и спросила:
— А сколько тебе лет?
Такого вопроса он не слышал с шестилетнего возраста, когда каждая мамина подруга считала своим долгом поинтересоваться у маленького Коленьки о его летах, хотя каждая прекрасно все знала. Кажется, для Кати этот вопрос представлял живой интерес.
— Много, — ответил он с наивозможной краткостью.
— Много — это сколько?
— Тебе не сосчитать.
— А вот Вите тринадцать. Он может тебя легко побить.
— Он прямо сейчас меня бить будет? — улыбнулся Ник, почувствовал
— Катька, закрой рот и не капай человеку на мозги. Ешь, — одернул ее брат (хотя эти двое совсем не походили друг на друга, но Ник уже воспринимал их как брата и сестру).
— Ты ведь его побьешь? — не унималась Катька, которой, видимо, очень понравилась такая мысль.
— Я за просто так не бью, поняла? А бить надо за что-то.
«Это уже интересно», — подумал Ник, накладывая себе картошки из сковороды. Пацанчик, пригласивший его, выглядел худощавым, но серьезным. Да и рукопожатие у него, как успел заметить Ник, крепкое и слишком независимое. Многие знакомые ему пацаны лишь мягко совали свою ладошку при встрече и как-то рассеянно пожимали, словно само рукопожатие не имело смысла, а являлось лишь данью традиции, отличавшей мужиков от женщин. Вера говорила, что он детдомовец. Что ж, вполне очевидно.
Странная парочка малолеток молча принялась за еду. Катька только поглядывала на него — видно, жаждала одарить новым вопросом. Но не смела.
Что за странные детишки попались! Хотя все вокруг него стало странным, и детишки эти вполне вписывались в общий антураж последних дней.
Сначала мать, а потом Вера…
Если бы Вера, позвавшая его за собой несколько дней назад, начала что-то объяснять или уговаривать вернуться домой, Ник нашел бы десяток доводов, чтобы отстоять свою обидчивую решительность. Из одного упрямства, из одного желания слушать ее уговоры — ведь это признак откровенного внимания к своей особе. Но нет! Ничего не стала говорить. Всего лишь одно слово — пошли! И сказала-то как! Словно пацан, вызывавший другого пацана для выяснения отношений. А потом молчание. Отрешенное молчание, которое он не мог нарушить. Почему не мог? Видно, того требовал имидж полного равнодушия к себе, который он блестяще разыграл перед Верой. Мол, плевать я хотел на все! Мне даже безразлично, куда мы едем! Вот такой я крутой пельмень! Но Вера будто и не замечала его больше. Ничего не говорила, ничего не спрашивала. Просто шла, а он вынужден был тащиться следом. Сначала в метро, потом на железнодорожный вокзал. Она сама купила два билета на молодечненскую электричку и сидела всю дорогу, отвернувшись к окну. Он тоже молчал, сожалея о своей телячьей покорности. А ведь так и подмывало спросить, что она задумала. Так хотелось разрушить эту молчаливую стену! И все равно рта не раскрыл: рано или поздно все и так выяснится. Должно выясниться.
Вера с Ником вышли из электрички на третьей или четвертой остановке, перешли пути и углубились в мокрую рощу. Вокруг то и дело перед глазами возникали домики за заборами. Один забор из белого кирпича тянулся, казалось, целый километр.
Вера остановилась только у железных ворот с калиткой. Отперла калитку ключом и посторонилась, дав ему пройти. Ник прошел, увидев большой дом, прятавшийся за соснами.
— Ну и куда ты меня привезла? — не выдержал он. — И вообще, что ты задумала, хотелось бы знать? Че тут такое?
— Наша дача, — ответила Вера, закрывая калитку и с независимым видом проходя мимо него по дорожке к дому.
— Погоди! Нафиг мне нужна твоя дача? Что я тут забыл?
— Ничего. Ты же хотел сбежать. Почему бы не на нашу дачу?
— Ты что, обалдела
— Кто бы говорил, — иронично усмехнулась она.
— Я не пойду.
— Ты еще ножками потопай.
— Слушай, кончай прикалываться!
— И не думала даже! Просто я хочу, чтобы ты тут остался. На какое-то время.
Все! Он мог трещать любыми словами и дальше, но знал уже, что останется. Ник вдруг осознал, что остался бы и в чистом поле, если бы она указала на какой-нибудь валун и сказала: «Сиди тут!». Характер и своевольство он давно научился показывать, утверждать свое Я в любых ситуациях. И вот раскис отчего-то. Ни возражать не хочется, ни сопротивляться. Ничего с собой поделать не мог. Словно путы на ногах. Откуда? Отчего? Да еще и виноватым себя почувствовал.
— Зачем? — тихо спросил Колька у нее.
— Пойдем в дом. Но если хочешь, можешь ехать обратно в город. Если хочешь.
Вера решительно пересекла пустую площадку перед домом и поднялась на крыльцо, увитое голой виноградной лозой.
Минуту помедлив, Ник последовал за ней. Он не хотел в город.
Огромный дом был почти пуст. Немногочисленная мебель в просторных комнатах скрывалась под чехлами. Но ощущалось тепло, исходившее от батарей. В ожидании хозяев дом жил своей скучной осенне-зимней жизнью. Хотя сохранялась в нем совсем не скучная атмосфера. В самом деле, Колька сразу почувствовал уют и покой. Здесь почему-то все настраивало на умиротворяющий лад. В этом доме, судя по всему, привыкли отдыхать, оставляя все заботы и проблемы за порогом. И отдыхать не просто, развалясь на диване перед телевизором в неизбежных трико и футболке, нуждавшейся в «Тайде», а с увлечением. Это Колька понял сразу, как только бросил взгляд на стены в прихожей и в коридоре. На них нашли себе место непонятные, но очень красивые композиции из веточек, шишек и других природных даров, собранных на прогулке в парке и в лесу, а потом собственными руками превращенных в необычайные украшения. И все это, видно, делалось с терпением, теплом, под неспешные разговоры с тихими интонациями, в которых нет и намека на недовольство или истерику. Кольке сразу представилась Вера, весело и легко болтающая со своими родителями, катавшаяся с ними на лыжах, дававшая слизнуть потекшее мороженое отцу, обсуждавшая с матерью новое платье. И хотя Вера всеми силами старалась не походить на образ домашней девочки, одного взгляда на этот дом Кольке хватило, чтобы понять: у каждого образа есть обратная сторона, не менее правдивая, чем та, которую мы привыкаем видеть.
Вера возилась на кухне, очень похожей на те, которые показывали в американских фильмах, — от общей гостиной ее отделяла лишь стойка бара.
Сама гостиная искусно сочетала западный стиль и дух старорусской дачи с огромным круглым столом и надежными стульями из орехового дерева, заменявшими привычные белые табуреты, оккупировавшие миллионы кухонь по всей стране, и отличалась тем же уютом и теплотой. Видно, здесь не привыкли к тому, чтобы с легкостью соскользнуть за обеденный стол, перехватить бутерброд или зарубать борщ из двухлитровой эмалированной миски.
— Сигнализацию я отключила. В подвале автоматический газовый котел. Будет тепло. Здесь есть кофе, чай, печенье, галеты. Сахар, кажется, тоже есть. В морозильнике креветки и рыбные палочки. Есть китайская лапша.
— Зачем ты меня сюда привела? — усевшись на высокий табурет перед стойкой, снова спросил он, но уже с надеждой получить более-менее удовлетворительный ответ. — Зачем?
Она молча поставила на стойку две большие белоснежные чашки и бросила в каждую по пакетику чая. Знакомым движением отбросила за спину косу и отвернулась к уже шумевшему электрическому чайнику.